Мемуары изобретателя телевидения
Шрифт:
На следующий год я работал на сталелитейном заводе, принадлежавшем бельгийскому концерну. Завод специализировался на выпуске стальных конструкций для строительства мостов. Я был приписан к конструкторскому бюро, где выполнял чертежи по эскизам проектировщиков. Коллектив подобрался на удивление приятный, и со многими сотрудниками у меня сложились дружеские отношения. Окончание практики совпало с моим днём рождения, и я пригласил в гости весь отдел (человек тридцать, кажется). Узнав об этом, владелец дома, у которого я снимал квартиру (крупный знаток вина), предложил провести на вечеринке винную дегустацию. Во многом благодаря ей праздник удался на славу: было шумно и весело, и последняя партия гостей ушла далеко за полночь. Наутро я зашёл в конструкторское бюро попрощаться и обнаружил, что в отделе никого
Через сорок лет эта история получила неожиданное продолжение. Я приехал в Льеж для получения медали Общества бельгийских инженеров. На банкете, устроенном в мою честь, мой сосед по столу, бельгиец, неожиданно обратился ко мне по-русски. Я поинтересовался, откуда он знает язык, и услышал название завода в России, где я когда-то проходил практику. Оказалось, что это тот самый главный инженер, которого я видел в нашем пустом отделе. Он прекрасно помнил случай «внезапной эпидемии» и долго смеялся, узнав наконец, что явилось её причиной.
В 1909 году, когда Владимир Зворыкин учился на третьем курсе, большая группа студентов Технологического института отправилась в заграничное турне с целью посетить ведущие промышленные предприятия Германии, Бельгии, Франции и Англии. Инициатором поездки выступила Международная торговая палата, стремившаяся, с одной стороны, познакомить будущих российских инженеров с последними достижениями европейских технологий, а с другой – укрепить международные связи.
Зворыкин вспоминал, что благодаря покровительству Международной торговой палаты делегацию повсюду встречали с большой помпой. В честь российских студентов устраивались торжественные приёмы; владельцы крупнейших фирм лично проводили для них экскурсии по фабричным цехам и исследовательским лабораториям. Полвека спустя Зворыкин, который к тому времени объехал уже весь мир, с теплотой и иронией вспоминал ту первую в его жизни заграничную поездку.
Подготовкой и организацией этой поездки студенты занимались самостоятельно. Даже два профессора, включённых институтом в состав делегации, полностью подчинялись решениям исполнительного комитета, состоявшего из одних студентов. Я был избран его председателем, что оказалось довольно неожиданным, ибо из пятидесяти участников поездки добрая половина была старше меня по возрасту, а иные и вовсе закончили институт и уже работали инженерами. Помимо чисто организационных функций (вроде покупки билетов, поиска гостиниц, составления культурной программы и очерёдности выступления на банкетах) на комитете лежала ответственность по улаживанию разного рода недоразумений. Последние возникали постоянно, ибо, к моему удивлению, многие студенты вели себя, как малые дети. Проблемы начались ещё до того, как поезд отошёл от перрона: несколько студентов настолько увлеклись прощанием с родственниками, что едва успели запрыгнуть в вагон. (Один-таки не успел и догнал нас только в Берлине.) Дальше – больше: кто-то не мог найти свой багаж, кто-то не желал ехать на верхней полке, у кого-то украли деньги, – и всё это приходилось улаживать исполнительному комитету.
По приезде в Берлин поднялась настоящая буча при заселении в гостиницу. Не все номера оказались равноценными, и те, кому достались более тесные (или без вида), заявили, что жить там не будут. Пришлось тянуть жребий, а я объявил, что займу самый неудобный номер, и только благодаря этому скандал удалось погасить. Инциденты такого рода возникали и в дальнейшем, и мне ещё не раз приходилось жертвовать собственным комфортом ради сохранения порядка в группе.
Неопытность, а порой и откровенная распущенность иных студентов нередко приводили к более серьёзным неприятностям. Двоих берлинская полиция арестовала за пьяный дебош в пивной, и мне пришлось ехать за ними в участок с российским консулом. Увы, подобные истории повторялись практически во всех городах, где мы останавливались дольше чем на сутки.
После посещения международной ярмарки в Брюсселе наша делегация разделилась на две группы.
Первой надлежало вернуться обратно в Петербург, а вторая отправилась в Англию. Вот где мне пришлось по-настоящему понервничать!
Дело
На обратном пути тоже не обошлось без происшествий. На границе выяснилось, что у нас не хватает каких-то бумаг для въезда. Уговоры на чиновников не подействовали, и я побежал на почту отправлять срочную телеграмму ректору. За мной увязалась небольшая группа студентов. Но отнюдь не для того, чтобы помочь. Студенты заявили, что проголодались, а денег нет, и я как председатель исполнительного комитета обязан их накормить. В группе оказался один грузин, который до того разошёлся, что даже угрожал мне расправой. К счастью, до драки не дошло; все недоразумения были улажены, и мы благополучно возвратились в Санкт-Петербург.
Когда я явился с отчётом к ректору, он спросил: «Никого не потеряли?» – «Никого. Только несколько чемоданов». – «Слава Богу! – воскликнул ректор. – А то в группе, вернувшейся из Брюсселя, одного человека недосчитались. Мы обратились в Интерпол, но его до сих пор не нашли». День вручения дипломов для большинства людей воспоминание радостное. Я же долгое время не мог думать о нём без содрогания. И вот почему.
Я уже знал, что прослушал все необходимые курсы и что мой дипломный проект (разработка дизельной электростанции для сельской местности) получил положительные отзывы экзаменационной комиссии. Оставалось завершить необходимые формальности и явиться за дипломом. Я даже приобрёл форменную фуражку, которую в те времена полагалось носить российским инженерам, а один из моих приятелей пригласил меня после выпускной церемонии на пышное празднование. Однако утром торжественного дня ко мне подошёл заведующий учебной частью и сказал, что в моём зачётном табеле имеется один несданный предмет, а значит, согласно существующим правилам, диплом мне выдан не будет. Раскрыв табель, я с ужасом обнаружил, что против надписи «Богословие» в самой первой строке оценка действительно отсутствует. Как это могло получиться? В институте предмет считался второстепенным. Очевидно, не прослушав его на первом курсе, я просто о нём забыл.
Ситуация была весьма щекотливой: ведь я уже числился в списке выпускников. Заведующий учебной частью предложил мне немедленно отправиться на квартиру к преподавателю богословия и узнать, не согласится ли он поставить зачёт условно. Именно так я и поступил. Сперва преподаватель категорически отказался: он был уязвлён тем, что я забыл о существовании такого важного предмета. Но потом, узнав, что я читал и Канта, и другие книги по философии религии из обязательного списка, всё-таки сделал в табеле необходимый росчерк. Я обещал прийти к нему на экзамен через несколько дней.
С тех пор на протяжении многих лет я часто просыпался посреди ночи от повторяющегося кошмара: во время торжественной выпускной церемонии я поднимаюсь на подиум для получения диплома, а мне его не дают. Тем, кто заканчивал институт с хорошими результатами, предлагалось продолжить образование за границей. Но я рассматривал и другие возможности: остаться в Петербурге и работать в лаборатории Розинга (чего мне очень хотелось) или, как настаивал отец, вернуться в Муром и возглавить одно из его предприятий (чего мне не хотелось категорически). Не без труда нашли компромисс: отец согласился отпустить меня на один год за границу при условии, что потом я буду работать в Муроме. (Согласился ещё и потому, что незадолго до окончания института я получил травму шеи, неудачно спрыгнув со снаряда в спортивном зале. Врачи советовали проконсультироваться у зарубежных специалистов.)