Мемуары
Шрифт:
Посредине гостиной стоял большой стол, предназначенный для работы, и еще стол для других надобностей. У маленьких детей был свой угол для игрушек.
Вставали все в восемь часов и после туалета делали друг другу визиты. Я Отправилась к Полине, помещавшейся около меня и общество которой я особенно любила. В гостиной собирались к завтраку, весело завтракали и отправлялись на сбор винограда, что представляет одно из самых приятных удовольствий. У каждого есть ножницы и бумага. Снимают прекрасные кисти, народ поет, и дети в восхищении.
Возвратившись
Вечер, казалось, еще более усиливал взаимное доверие. Г-жа де Турцель была близко дружна по склонности и по убеждениям с г-жой де Тарант; они часто разговаривали отдельно. Г-жа де Турцель очень рассеянна. Однажды, когда г-жа де Тарант сидела около ее ног на скамейке, она сказала ей:
— Зажгите свечу и посветите, мне надо пройти в свою комнату.
Г-жа де Тарант поспешно повиновалась. Когда она вернулась в гостиную, г-жа де Шаро и г-жа де Беарн бросились перед ней, говоря:
— Вы обесцениваете себя, дорогая Тарант, наша мать злоупотребляет вами!
Г-жа де Турцель вернулась во время этой сцены и была крайне удивлена своей рассеянностью, заставившей ее дочерей извиняться. Г-жа Огюстина де Турцель в высшей степени умеет соединять приятное с полезным. Я вошла однажды в ее комнату перед завтраком. Ее маленькая полуторалетняя Леония сидела у нее на коленях. Старшая дочь, четырех или пяти лет, рядом с ней учила катехизис. Г-жа де Турцель давала ей объяснение время от времени, а в промежутках учила роль маркизы, которую она должна была играть в замке д'Отевиль.
— Я удивляюсь на вас, — сказала я ей. — Как это вы можете делать столько дел сразу?
— My dear, — отвечала она, — все зависит от желания; я думаю об одном и слежу за другим.
Пребывание в Ронси дало мне настоящее понятие о жизни в замке. Я нашла ее гораздо приятнее, чем все, что я читала и слышала про нее. Через три дня я рассталась с моими друзьями, чтобы вернуться к матери и своим детям. Я проезжала ночью через лес Ви-льер-Котере, и он представился мне совершенно в другом виде. Громадные костры сверкали в разных местах. Их зажгли крестьяне, черные фигуры которых вырисовывались на фоне пламени. Деревья были освещены луной и огнем и представляли зловещую и величественную картину. Я вспомнила, как герцог Орлеанский вызывал в этом лесу духов, утверждая, что он имеет власть над ними, что он и доказал при дворе. Я дала волю воображению и волшебному очарованию мечты, но не увидала, ни привидение, ни духов. Я видела только богатую и пышную природу и жалела несчастного герцога, который не умел ею наслаждаться.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 1803 — 1804
Мы возвратились в Париж к концу октября. Я с удовольствием увидалась с моими хорошими знакомыми. Около того же времени граф Марков возвратился с минеральных вод. Бонапарт пригласил его к обеду и напал на него по поводу одного эмигранта, которого он считал подозрительным, а Россия
Марков, недовольный первым консулом, старался сблизиться с роялистами. Наконец, он одобрил мое поведение в Париже. Я с сожалением видела, что мне придется уехать из Франции гораздо скорее, чем я это думала сделать, и мне было тягостно отказаться от существования счастливого и отвечающего моим убеждениям. Мои наслаждения были действительны, и в них не было ничего призрачного. После всех мучительных огорчений, изранивших мое сердце, спокойствие, которое я вновь обрела, было мне еще дороже.
Я часто получала известия от графини Толстой, которая иногда сообщала мне об Императрице Елизавете. Вдали сильнее чувствуешь любовь к родине. Я с жадностью узнавала, что происходило у нас. Министерство переменилось в Петербурге. Должность генерал-прокурора, соединявшая в себе все части управления гражданского и внутреннего, была разделена между многими департаментами, наподобие Франции. Каждый департамент имел отдельного министра. Граф Александр Воронцов был назначен канцлером, князь Адам Чарторижский — первым членом Коллегии иностранных дел.
Эти новшества огорчили хороших русских людей. Они бы/in опасны. Надо сохранять неприкосновенным характер правления, когда он упрочен опытом и привычкой.
В мое отсутствие у г-жи Толстой родился сын, и здоровье ее очень расстроилось.
Вторая зима, проведенная мною в Париже, была еще приятнее, чем первая. Мои избранные знакомства превратились в настоящие дружеские связи. Мои убеждения и образ жизни приобрели мне доверие тех, кого я наиболее уважала. Я по правде могу сказать, что в Париже была обеспокоена только двумя сильными ураганами, которые снесли много труб и причинили несколько несчастных случаев.
На следующий день после одного из этих ураганов ко мне приехали провести вечер г-жа де Люксембург, а также три сестры Караман и их старший брат. Говорили, что небо прогневалось и что, может быть, это было предвестником конца света. Г-жа де Люксембург с живостью воскликнула:
— Надеюсь, что нет; мои вещи еще не уложены! Караман ответил:
— Ну, наши недолго уложить; наше семейство — походная труппа.
Мы много смеялись над его признанием; ураганы были забыты, и вечер прошел самым веселым образом.
Я была в Сент-Рош, чтобы послушать пропоЁедь аббата де Булонь. Он говорил об истине. Внимая ему, мне казалось, что я слушаю энергичное красноречие Боссюэта. Ораторское искусство аббата де Булонь достигает большой степени совершенства. Он умеет внушать страх и в то же время растрогать. У него прекрасный голос, звучный и густой, верная интонация и благородное лицо. Внимание аудитории было замечательным, а церковь была полна народа. Несколько франтиков, явившихся в церковь с нахальством фрондеров, в течение проповеди оставались неподвижными на своих местах и ушли по окончании со смущенным видом. Выходя из церкви, я встретила троих из них.