Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
В нормах о юридической ошибке, сформулированных М.Р.С., зеркально отобразились на практическом уровне как достоинства, так и недостатки общей теории виновности. Для уяснения данного тезиса обратимся прежде всего к трактовке релевантности error juris в тексте кодекса.
В строго легальном плане его составителями была воспринята традиционная максима ignorantia juris, оформленная на языке теории виновности в следующее положение в § 2.02(9) М.Р.С.:
«Ни знание, ни неосторожность, ни небрежность относительно того, образует ли поведение правонарушение либо относительно существования, значения или применения права, определяющего элементы правонарушения, не являются элементом такового правонарушения, если это не предусмотрено дефиницией правонарушения либо кодексом».
Таким образом, кодекс предусмотрел, что осведомлённость относительно существования или тонного значения некоей нормы уголовного права либо же пренебрежение известным риском относительно последних моментов, либо же неосознание
Отражением максимы ignorantia juris в М.Р.С. также стали нормы, посвящённые такому основанию, исключающему противоправность поведения, как применение насилия. В § 3.09(1) М.Р.С. специально оговаривается, что ошибка в применении насилия, явившаяся следствием незнания либо же неправильного истолкования норм уголовного закона, исключает признание насилия правомерным.
Переходя к собственно институту юридической и фактической ошибок, составители кодекса в части, касающейся error juris, попали на более «зыбкую почву», следствием чего стал их менее строгий подход к максиме ignorantia juris.
Прежде всего, здесь необходимо отметить одно из несомненных достоинств кодекса, сводящееся к тому, что его авторы строго формально отделили юридическую ошибку в узком смысле этого слова (или, иными словами, ошибку относительно уголовного права, включающую, в свою очередь, собственно юридическую ошибку и незнание права) от ошибки относительно не-уголовного права, приравняв последнюю разновидность к релевантной фактической ошибке и устранив тем самым источник путаницы, существовавший на протяжении многих столетий. [796] Так, § 2.04(1) М.Р.С. было предусмотрено следующее:
796
См. подр.: Simons K.W. Mistake and Impossibility… P. 492–497; Grace B.R. Op. cit. P. 1393–1396; Ryu P.K., Silving H. Op. cit. P. 435–438.
«Незнание или ошибка относительно вопроса факта или права является основанием защиты, если:
(a) незнание или ошибка исключает цель, знание, веру, неосторожность либо небрежность, требуемые для установления материального элемента правонарушения; или
(b) закон предусматривает, что психическое состояние, образованное таковым незнанием или ошибкой, образует основание защиты».
Обосновывая данную норму в части, касающейся ошибки относительно не-уголовного права, составители кодекса в комментарии к М.Р.С. указали следующее: «Должно отметить, что общий принцип, по которому незнание или ошибка в праве не извиняет, обычно в значительной мере преувеличивается; он неприменим, когда обстоятельства, сделанные материальными дефиницией правонарушения, включают легальный элемент. Так, например, он не имеет значения в краже, когда утверждение о праве представляется в качестве основания защиты, поскольку утверждение включает легальное суждение относительно права собственности. Оно является основание защиты постольку, поскольку знание о том, что собственность принадлежит кому-то ещё, является материальным элементом преступления, и такое знание может включать как вопрос права, так и вопрос факта… Вовлечённое право не является правом, определяющим правонарушение; это есть некая другая легальная норма, характеризующая сопутствующие обстоятельства, являющиеся материальными для правонарушения». [797]
797
Цит. no: United States v. Freed, 401 U.S. 601, 615–616 (1971) (Brennan, J., cone.
op.).
Обратившись после произведённого разграничения к юридической ошибке в узком смысле этого слова, авторы кодекса пошли в направлении создания определённых изъятий из общей максимы ignorantia juris. Сформулированы данные исключения в § 2.04(3) М.Р.С. были следующим образом:
«Мнение о том, что поведение юридически не образует правонарушения, является основанием защиты от основанного на таковом поведении обвинения за такое правонарушение, когда:
(a) статут или иное законоположение, определяющие правонарушение, не известны действующему и не были опубликованы либо сделаны разумно доступными иным способом до начала осуществления вменяемого поведения; или
(b) он действует, разумно основываясь на официальной формулировке закона, впоследствии признанной недействительной либо ошибочной, содержащейся в: (i) статуте или ином законоположении; (и) судебном решении, мнении или приговоре; (ш) административном приказе или дозволении; либо (iv) официальном истолковании публичным служащим или органом, наделённым законом ответственностью за истолкование, отправление либо применение закона, определяющего
Первое из приведённых изъятий, созданных кодексом, определённо являлось новым в плане доктринального признания правового значения за юридической ошибкой в данной ситуации, хотя, бесспорно, аналогичные случаи имели место в судебной практике и ранее. [798] При этом, как представляется, самоочевидность релевантности здесь error juris не требует какого-либо дополнительного теоретического анализа самого по себе. [799]
798
См., напр., решения по делам судна «Котн Плантэ» (см.: The Cotton Planter, 6 Fed. Cas. 620 (C.C.D.N.Y. 1810) (No. 3270)) и судна «Анн» (см.: The Ann, 1 Fed. Cas. 926 (C.C.D. Mass. 1812) (No. 397)), рассматривавшиеся в § 2 гл. III.
799
В свою очередь, о проблемах с возможным преломлением нормы на практике см. подр.: Packer H.L. Op. cit. Р. 597–598.
Здесь же уместно отметить, что в американской литературе применительно к рассматриваемой ситуации весьма лестную оценку в своё время получило решение 1947 г. по одному отечественному делу, связанному с применением усиливающего наказание уголовного закона, который на момент совершения обвиняемыми преступления не был получен в месте событий в печатной форме, а был известен лишь из сводки новостей по радио. По рассмотрении дела в вышестоящей судебной инстанции Верховный Суд Союза ССР решил, что закон, если он объявлен исключительно по радио, не может считаться вступившим в силу в месте событий в момент совершения преступления, поскольку «радиопередача для населения, воспринимаемая на слух, не может быть наделена официальным свойством, приравнивающим ее к опубликованию закона» (см.: Определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР по делу Старикова и Усольцева // Социалистическая законность. М., 1948. № 1. С. 14).
Представляется, что едва ли можно привести более убедительный пример не просто совпадения доктринальных взглядов, но именно самоочевидности разрешения затронутой группы случаев в пользу признания релевантности error juris: как было отмечено применительно к рассматриваемому решению, оно «иллюстрирует стремление судей, с которым также столкнулось наше собственное (имеется в виду американское. – Г.Е.) право: в определении даты вступления в силу закона суды обычно подчиняются интересам индивидуальной справедливости…» (см.: Recent Cases, Comparative Law – U. S. S. R. – Radio Broadcast Held Not to Be a Publication for Purpose of Determining when Statute Goes into Effect // Harvard Law Review. Cambridge (Mass.), 1949. Vol. 62, № 4. P. 693).
Особо следует остановиться лишь на втором исключении, представляющем в сущности релевантную юридическую ошибку, возникшую вследствие неверной интерпретации закона одним из указанных в норме источников либо вследствие недопустимого содержания закона per se. В данном положении М.Р.С., как нетрудно увидеть, нашла своё разрешение противоречивость и непоследовательность судебной практики первой половины XX в. относительно релевантности юридической ошибки в ситуациях с поведением, являющимся морально нейтральным вне аспекта его уголовной запрещённости.
Последнее, что следует отметить в формально-юридическом анализе норм М.Р.С., так это предусмотренное составителями кодекса процессуальное ограничение возможностей чрезмерного прибегания к ссылкам на релевантную error juris, выразившееся в перемещении § 2.04(4) М.Р.С. на обвиняемого бремени её доказывания в виде бремени убеждения посредством предоставления преобладающих доказательств.
Обращаясь к собственно теоретической оценке приведённых положений М.Р.С., можно сделать следующие выводы.
По своим внешним характеристикам в нормах кодекса в затронутом аспекте проявляется, бесспорно, тот самый дух компромисса, который присущ всему проекту М.Р.С. Своё выражение он нашёл, во-первых, в сохранении общей нерелевантности error juris с одновременным допущением противоположного подхода в ряде ограниченных ситуаций и, во-вторых, в перемещении на обвиняемого бремени доказывания релевантной юридической ошибки, не обоснованном, как отмечает Джордж П. Флетчер, никакими теоретическими, принципиальными соображениями, кроме практической выгоды в правовой реформе. [800] Оценивая этот компромиссный подход, допустимо сказать, что с позиций практики он сам по себе, несомненно, приемлем, представляя осторожное разрешение сложной проблемы уголовного права.
800
См.: Fletcher G.P. Two Kinds of Legal Rules… P. 928–929.
С этим же согласны и сторонники позиции, занятой М.Р.С. (см.: Packer H.L. Op. cit. Р. 597–598).