Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
Однако практические доводы, взятые изолированно, не могут и не должны предопределять являющуюся всецело самостоятельной оценку уголовно-правовых положений с теоретической точки зрения. И в данном последнем отношении схема релевантности error juris, предложенная авторами М.Р.С. на базе теории виновности, является глубоко дефектной в своих исходных началах. Связано же это с тем, что в построении норм М.Р.С. о юридической ошибке составителями кодекса изначально был заложен внутренний конфликт между, с одной стороны, моральной упречностью как сущностью теории mens rea и основой к релевантности error juris одновременно и, с другой, психологическим подходом как сущностью теории виновности.
Раскрыть содержание данного конфликта можно, прибегнув к сопоставлению § 2.02(9) М.Р.С. с § 2.04(3) М.Р.С.
Итак, с позиций теории виновности субъективным настроем индивида, образующим требуемые
Базис же основания защиты вследствие юридической ошибки неразрывно спаян с моральной оценочностью: ею предопределялась общая нерелевантность error juris в более ранние времена, когда осознание характера совершаемого было неотделимо от осознания его аморальности и, как следствие, уголовной наказуемости; ею же предопределялась и в более поздние времена частичная релевантность error juris, основанная на допущении как достаточного обстоятельства для оправдания за отсутствием mens rea морально невиновного состояния ума, перевешивающего намеренность, неосторожность или небрежность в их строго психологическом понимании, не связанном с моральной упречностью.
Подходя, таким образом, к принципиальному моменту, можно сказать, что если теория желает быть истинной и воспринятой, то она должна быть прежде всего внутренне непротиворечивой и последовательной. Однако именно последнего и не достаёт теории виновности М.Р.С.: прибегнув к общему постулированию нерелевантности error juris ввиду несоотносимости лежащей в основе понятия юридической ошибки идеи моральной упречности с самим по себе совершением неправомерного поступка с требуемым элементом виновности в его строго психологическом понимании, составители кодекса одновременно подразумеваемо признали значение моральной упречности как одной из концептуальных характеристик субъективной составляющей преступления, допустив в ряде ситуаций релевантность error juris именно ввиду отсутствия моральной порицаемости настроя ума деятеля. [801] Теоретический конфликт очевиден: quod erat demonstrandum.
801
На это же обращает внимание в ряде своих работ и Джордж П. Флетчер, являющийся последовательным критиком всего комплекса норм М.Р.С. об ошибке (см.: Флетчер Дж., Наумов А.В. Указ. соч. С. 377–384; Fletcher G.P. Dogmas of the Model Penal Code. P. 21–24; Fletcher G.P. Mistake in the Model Penal Code… P. 650 et sec/.; Fletcher G.P. Two Kinds of Legal Rules… P. 928–929).
Касательно pro et contra норм М.Р.С. о юридической ошибке см. также: Robinson Р.Н. In Defense of the Model Penal Code… P. 37–38.
Изложенное не следует ни в коей мере рассматривать как отвержение положений о релевантных юридических ошибках в М.Р.С. в пользу более старых норм, поскольку это было бы, по меньшей мере, неразумно в свете противоречивости, неопределённости и теоретической спорности последних. Всё сказанное должно расценивать лишь как попытку доказать, что, будучи практически неуязвимой в психологическом аспекте, теория виновности, отказавшись от моральной упречности, едва ли не потеряла большего в теоретическом плане на уровне и своих специальных вопросов, и своей структуры в целом.
2. Тяжкое убийство по правилу о фелонии
Обращаясь в предлагаемом практическом анализе теоретических положений М.Р.С. к тяжкому убийству по правилу о фелонии, следует отметить, что составители кодекса изначально столкнулись с двумя противоположными направлениями в науке и на практике.
Первое из них, представленное в своём подавляющем большинстве деятелями теории, настаивало при подготовке кодекса на необходимости упразднить в целом рассматриваемый институт уголовного права в силу неприемлемости его существа, обусловленной отсутствием у этой разновидности тяжкого убийства необходимого соотношения между «причинением смерти и психическим состоянием правонарушителя» как основы для назначения соразмерного и справедливого наказания
802
Note, Felony Murder as a First Degree Offense… P. 427.
Наряду с этим направлением не менее широко к 1960-м гг. было представлено и второе, состоявшее, в отличие от первого, преимущественно из практиков с определённо меньшим корпусом теоретиков. Его взгляды наиболее образно могли бы быть выражены следующими словами, сказанными в то время относительно ограничения сферы действия рассматриваемой нормы:
«Отвратительный вал преступности, который проносится по нашей стране и устрашает её, может быть остановлен, только если суды прекратят баловать и прекратят освобождать убийц, коммунистов и преступников на базе сомнительно выработанных техничностей. Суды, кажется, забыли, что правосудие не есть улица с односторонним движением: правопослушные граждане и правопослушные сообщества имеют право, равное, по крайней мере, с преступниками, на защиту закона» [803] .
803
Commonwealth v. Redline, 391 Pa. 486, 514 (1958) (Bell, J., diss. op.).
В столкновении этих двух позиций и родился подход, отражённый в § 210.2(1) М.Р.С.:
«За исключением, предусмотренным в § 210.3(1)(b), [804] преступное причинение смерти образует тяжкое убийство, когда:
(a) оно совершается с целью или со знанием; либо
(b) оно совершается неосторожно при обстоятельствах, свидетельствующих об исключительном безразличии к ценности человеческой жизни. Такая неосторожность и безразличие презюмируются, если действующий совершает или является соучастником в совершении либо покушении на совершение, либо побеге после совершения или покушения на совершение грабежа, изнасилования либо извращённого полового сношения с применением насилия или с угрозой насшием, поджога, бёрглэри, похищения человека или являющегося фелонией бегства из-под стражи (курсив мой. – Г.Е.)».
804
Этой нормой устанавливается ответственность за простое убийство, т. е. в данном конкретном случае – за причинение смерти другому человеку «под влиянием исключительного психического или эмоционального смятения, для которого есть разумное объяснение или извинение». – Г.Е.
Предваряя теоретический анализ данной нормы, рассмотрим её с формально-юридических позиций.
Прежде всего, необходимо сказать, что приведённым впервые за всё время существования специального положения об ответственности за причинение смерти другому человеку в ходе совершения фелонии юридически в него привносится субъективная составляющая, выраженная в неосторожности на стороне действующего, имевшей место «при обстоятельствах, свидетельствующих об исключительном безразличии к ценности человеческой жизни». И теоретически сформулированное психологическое обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии с его post hoc рационализирующим характером, и, далее, понятие конструктивного злого умысла, и, тем более, идея строгой ответственности всецело элиминировали элемент mens rea из структуры убийства в данной ситуации. Таким образом, можно отметить первое немаловажное обстоятельство: de jure норма § 210.2(l)(b) М.Р.С. согласована с принципом mens rea, установленным § 2.02(1) М.Р.С., что является немаловажным моментом в оценке внешней систематичности и единообразия трактовки вопросов виновности в М.Р.С. [805]
805
См.: Zimring F.E., Hawkins G. Murder, the Model Code, and the Multiple Agendas of Reform / Symposium «The 25th Anniversary of the Model Penal Code» // Rutgers Law Journal. Camden (N.J.), 1988. Vol. 19, № 3. P. 782–783; Packer H. Op. cit. P. 598–599.
Однако, согласовав § 210.2(1)(Ь) М.Р.С. с § 2.02(1) М.Р.С., составители кодекса далее пошли по пути не доказательственного обоснования наличия mens rea в таком случае, а её презумпционного вменения, основанного на факте совершения лицом очевидно опасных для жизни человека фелоний.
При этом юридический характер созданной составителями кодекса презумпции остался отчасти непрояснённым. Посвящённый презумпциям § 1.12(5) М.Р.С. гласит следующее: