Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
В последней четверти XX в., кроме того, возрождается представление о наказании-каре, что связано во многом с положительным разрешением остро стоявшей в 1960-70-х гг. проблемы смертной казни, наиболее рельефно отражающей в себе указанную идею. [830] Столь неожиданный ренессанс классической абсолютной теории наказания, теории возмездия, осуждённой составителями М.Р.С. как «иррациональная, анахронистическая и варварская» концепция, [831] но при этом ныне привлекающей под свои знамёна всё больше и больше сторонников, является одним из символов американского уголовного права в его современном бытии. [832]
830
Так, ср.: «… Я не могу согласиться с тем, что возмездие является конституционно недопустимой составляющей в налагаемом наказании. Инстинкт мести есть часть природы человека, и направлять этот инстинкт в русло отправления уголовного правосудия служит важной цели укрепления стабильности общества, управляемого правом. Когда люди начинают верить, что организованное общество не готово или не в состоянии подвергнуть совершивших преступления тому наказанию, которого они «заслуживают», тогда они сеют семена анархии: самопомощи, правосудия бдительности (данный американский специфический исторический термин в общем плане означает самосуд с применением линчевания. – Г.Е.) и суда линча», Furman v. Georgia, 408 U.S. 238, 308 (1972) (Stewart, J., cone, op.); «Считается, что смертная казнь служит двум принципиальным социальным целям: возмездию и удерживанию от совершения преступлений, наказуемых ею, потенциальных правонарушителей», Gregg V. Georgia, 428 U.S. 153, 183 (1976); «… Возмездие являет собой главное оправдание смертной казни (курсив мой. – Г.Е.)… Я отмечаю сохраняющуюся трудность в оправдании смертной казни в постулатах
831
Dubber M.D. Op. cit. P. 53.
832
См. подр.: Binder G. Punishment Theory: Moral or Political? // Buffalo Criminal Law Review. Buffalo (N.Y.), 2002. Vol. 5, № 2. P. 321 et sec/.; Markei D. Are Shaming Punishments Beautifully Retributive? Retributivism and the Implications for the Alternative Sanctions Debate // Vanderbilt Law Review. Nashville (Tenn.), 2001. Vol. 54, № 6. P. 2158 et sec/.; Binder G. Review Essay, Meaning and Motive in the Law of Homicide 11 Buffalo Criminal Law Review. Buffalo (N.Y.), 2000. Vol. 3, № 2. P. 761–766; Simons K.W. The Relevance of Community Values to Just Deserts: Criminal Law, Punishment Rationales, and Democracy 11 Hofstra Law Review. Hempstead (N.Y.), 2000. Vol. 28, № 3. P. 641–649; Robinson P.H., Darley J.M. The Utility of Desert // Northwestern University Law Review. Chicago (III.), 1997. Vol. 91, № 2. P. 454 et seq.
Суммируя все отмеченные явления, можно сказать о том, что изменившиеся условия жизни общества вновь бросили уголовному праву с такими традиционными философско-правовыми постулатами последнего, как actus reus, mens rea, наказание, вызов; сумело ли оно ответить на него – говорить ещё слишком рано.
На этом фоне в Соединённых Штатах произошло неожиданное – если сравнивать с предшествующим временем – снижение внимания к уголовно-правовой теории, вызванное целым комплексом причин. [833] Интерес к доктрине, поддерживавшийся в 1960-70-х гг. живительной силой М.Р.С. и кодификационного движения в штатах, ослаб к 1980-90-м гг., а теория попала в «тиски» догм М.Р.С., с одной стороны, [834] и догм общего права, сохранённых взращёнными на его почве законодателями и судьями, с другой. [835]
833
33 О них см. подр.: Fletcher G.P. The Fall and Rise… P. 277–278.
834
Cp.: «М.Р.С. прекратил быть (в 1970-80-х гг. – Г.Е.) стимулом для нового законодательства и стал взамен догматическим ресурсом для преподавания уголовного права. Кодекс заключил в себе дефинитивные положения относительно значения цели, знания, неосторожности и небрежности, природы необходимости и самообороны, а также релевантности ошибок как фактических, так и юридических. С данными проблемами, показавшимися разрешёнными в кодифицированных напечатанных текстах, наличествовал малый импульс размышлять об этих вопросах заново» (см.: Ibid. Р. 278).
835
Вместе с тем, нельзя не упомянуть об отмечаемом Джорджем П. Флетчером повышении интереса к теоретическим исследованиям в области уголовного права в конце 1990—х гг. в условиях, когда, по его мнению, главным врагом здравой и развивающейся доктрины уголовного права является безразличие, проявляемое к её идеям законодателями и судьями и выливающееся в отвратительное состояние современного американского прецедентного права (см.: Ibid. Р. 278 et seq.).
Иными словами, обозревая американскую уголовно-правовую теорию в более широкой перспективе, можно сказать о том, что к концу XX в. её характерной чертой стала конвергенционностъ, сводящаяся к попытке сплавить в единое целое традиционные постулаты общего права и положения действующего права, берущие свои практические корни в революционном по характеру развитии социума за последние два века, а теоретические – в догмах М.Р.С. и объемлющей его научной мысли.
Именно с точки зрения конвергенции доктринальных идей общего права с теорией виновности, отражённой в М.Р.С., и следует рассматривать современную теорию mens rea.
Исходными же в этом анализе должны стать некоторые основополагающие философско-правовые постулаты уголовного права, лишь через которые и можно раскрыть сущность исследуемой категории и отражающей её теории. Отправными постулатами здесь могли бы послужить следующие соображения.
На протяжении всей своей истории человечество выживало и развивалось благодаря лишь одному, созданному его гением институту – обществу. Любой здравый ум не может не признать, что существование последнего необходимо для воспроизводства человеческой цивилизации и, как следствие, не может не согласиться с тем, что, в конечном счёте, в его же, человека, личных интересах поддерживать такое существование. Это возможно лишь одним способом: посредством исключения всякого не-блага для социума и поощрения всякого блага. Но как отделить благо от не-блага? Ответ на поставленный вопрос заключён в осознании того, что человеческие взгляды не разнятся ad infinitum и, следовательно, сводимы к конечному числу представлений об отдельных предметах. В свою очередь, чем более абстрактнее предмет, тем меньшее количество разнящихся точек зрения выявляемо относительно него. Так, можно долго спорить, выдвигая самые разнообразные суждения, о достоинствах и недостатках вердиевской «Аиды», но навряд ли кому-либо в голову – разве что отъявленному безумцу – придёт утверждать о вреде общества в целом и необходимости его разрушения. Точно так же, можно собрать целый букет мнений о достоинствах и недостатках кулинарной кухни того или иного народа, но едва ли кто-либо окажется способен отрицать тот тезис, что убивать другого человека есть зло a priori, допустимое лишь в исключительных обстоятельствах (конечно же, можно долго спорить о круге таких исключительных обстоятельств, но это уже более конкретный, частный вопрос). Суммируя сказанное, здесь важно понять, что представления о благе и не-благе социума в целом являются именно абстрактными представлениями, относительно которых мнения людей не разнятся ad infinitum, а, будучи определённы, сводятся к конечному числу взглядов, разделяемых большинством общества. [836]
836
Не следует смешивать содержательную наполненность взглядов, разделяемых большинством общества, с самим по себе их существованием и – что является более частой ошибкой – проецировать взгляды одной общности на другую, пытаясь оценивать первые с меркой вторых.
Здесь же имеет место и другое распространённое заблуждение, сводящееся к попытке увязать в духе образа мыслей Иеремии Бентама и Джона Стюарта Милля ценности, отстаиваемые той или иной общностью, с некоей якобы существующей «универсальной» системой ценностей и отвергающее, как следствие, ту или иную частную систему при её несовпадении с умозрительной универсальной. Конечно же, по каким-то проблемам взгляды различных сообществ совпадают, но строить некую общечеловеческую систему ценностей пока ещё слишком рано (см. подр.: Hart H.L.A. The Enforcement of Morality // Hart H.L.A. The Morality of the Criminal Law: Two Lectures / The Hebrew University of Jerusalem: Lionel Cohen Lectures. Jerusalem: At the Magnes Press The Hebrew University, 1964. P. 36–38).
Избежав этих крайностей, будет нетрудно понять, что каннибализм – при всей его порицаемости с европейской точки зрения – был не меньшим представлением народа маори в Новой Зеландии о благе социума, чем, к примеру, сожжение вдов на костре вместе с умершим мужем в Индии или запрет смешанных негритянско-белых браков в южных штатах Соединённых Штатов, существовавший вплоть до середины XX в.
Для претворения в жизнь этих представлений о благе и не-благе человечеством исторически создана целая система социальных регуляторов поведения, разновидностью которых является право. Его предписания in abstracto отражают взгляды о благе и не-благе или, говоря на языке закона, о правом и неправом.
Уголовное право отражает взгляды о благе и не-благе, добре и зле на совершенно особом, отличном от других отраслей права уровне, ибо им берутся (или, принимая во внимание реалии сегодняшнего дня, должны были бы браться [837] ) под охрану наиболее значимые социальные ценности, чьё разрушение создаёт в перспективе (пусть иногда и отдалённой) угрозу гибели всего общества. Говоря не утратившими до сего дня справедливость словами Уильяма Блэкстоуна, «преступления разделяются, во-первых, на преступления приватные (курсив оригинала. – Г.Е.), которые не что иное суть, как нарушения приватных прав, касательных только до частных в обществе людей, и которые иначе называются гражданскими обидами; и, во-вторых, оные разделяются на преступления публичные (курсив оригинала. – Г.Е.) которые заключают в себе нарушения публичных прав, относительных ко всему
837
См. подр.: Ashworth A. Is the Criminal Law a Lost Cause? // The Law Quarterly Review. L, 2000. Vol. 116, № 2. P. 240–244, 253–254.
838
Блакстонъ. Истолкованы Аглинскихъ законовъ… Книга I. С. 314.
839
Stephen J.F. A History of the Criminal Law of England… Vol. I. P. ix.
Конечно же, последний тезис может показаться с первого взгляда слишком спорным, поскольку он противоречит часто цитируемым примерам совершенно противоположного плана, обращающим внимание на случаи несовпадения морали и уголовного права (например, касательно отмены кровной мести). Что до них, то при более внимательном рассмотрении всё оказывается не столь просто, и проблема, как видится, сводится к наложению систем моральных ценностей, исповедуемых той или иной группой общества. Здесь же навряд ли возникнет сомнение в том, что в далёкие времена такие системы ценностей значительно различались, и одна из них часто принудительно заменяла другую.
Ныне же (подчеркнём – при всей возможной дискуссионности и даже своеобразной фикционности данного тезиса) система основополагающих, базисных моральных ценностей, исповедуемых большинством того или иного сообщества, чьи взгляды отображаются в уголовном законе, едина, и позволяет говорить о содержательном совпадении уголовного права и относящейся к нему части данных ценностей, образующей, говоря словами Джерома Холла, «моральный континуум» первого [840] .
Проблема, в свою очередь, может возникнуть тогда, когда уголовное право сталкивается с «пограничными» ситуациями, в которых моральные представления различных групп сообщества противоположны (например, аборты, наркотики, взаимоотношения полов и так далее). Здесь, как видится, закон, принимая ту или иную сторону, объявляет, воздерживаясь от окончательного морального суждения, своеобразной морально-легальной доминантой соответствующую точку зрения, но не более того. Иными словами, тезис о совпадении уголовного права с моралью следует понимать как в идеале запрещающий per se аморальное законодательство, т. е. законодательство, ставящее под охрану те ценности, которые не разделяются сколь-нибудь значительным большинством сообществам соответственно, уголовное законодательство на «пограничной» моральной линии не менее морально, чем вне её, в области разделяемых большинством членов социума моральных установок.
840
HallJ. General Principles… Р. 297.
Естественно, изложенное не означает, что любой аморальный поступок должен быть уголовно наказуемым; здесь имеется в виду совершенно противоположная мысль. Аморальность может оставаться уголовно ненаказуемой и должна часто оставаться таковой, и это вовсе не означает (как то иногда утверждается) её поощрения.
Иными словами, уголовное право становится моральным либо наказуя очевидно per se аморальные поступки (убийство, грабёж, изнасилование и прочие), либо воспрещая и превращая их тем самым в аморальные в силу одной лишь запрещённости законом поступки, per se морально нейтральные. [841]
841
Ср. также: Kadish S.H. Excusing Crime. Р. 264–265; Hart H.L.A. The Enforcement of Morality. P. 39 et cet.\ Fitzgerald P.J. Crime, Sin and Negligence // The Law Quarterly Review. L, 1963. Vol. 79, № 315. P. 351–361.
Следовательно, любое истинное нарушение предписаний уголовного права является нарушением представлений общества о морально должном, а неотъемлемой и единственной социальной сущностью любого наказания – сущностью, отрицать которую значило бы скатываться в опасные сети легального позитивизма с его разрушающими моральный базис уголовного права установками, – является стигмат морального осуждения, морального порицания виновного, придающий «слову “преступник” его культурный резонанс». [842] Как справедливо отмечено в одном из судебных решений, «наша коллективная совесть не позволяет наказание, когда мы не можем бросить упрёк». [843] Но что в философско-правовом плане позволяет наложить такой стигмат на человека? Ответ на данный вопрос предполагает рассмотрение структуры преступного деяния как необходимой и единственной предпосылки к применению наказания. Обратимся с этой целью к тяжкому убийству, «которое с необходимостью предполагает неоправданное отобрание человеческой жизни» и с которым, что является вполне справедливым следствием, «на языке моральной испорченности и вреда личности и обществу» не сравнимо ни одно другое преступление. [844] Возьмём несколько фактических ситуаций и проанализируем их.
842
Intention, Recklessness and Moral Blameworthiness… P. 6. Стоит отметить, что приведённое весьма точное высказывание принадлежит ныне занимающему пост английского лорда-канцлера лорду Ирвинг-Лэйргскому.
843
Holloway V. United States, 148 F.2d 665, 666–667 (D.C. Cir. 1945).
Ср. также: «Преступление… обозначает действие не только запрещённое законом, но и возмущающее нравственное чувство в обществе» (см.: СтифенъДж. Ф. Указ. соч. С. 4).
См. также: Brett Р., Waller P.L. Op. cit. Р. 56–58; Robinson Р.Н., Darley J.M. Op. cit. P. 468–471, 479–482 et cet.– , Kadish S.H. Complicity, Cause and Blame: A Study in the Interpretation of Doctrine // California Law Review. Berkeley (Cal.), 1985. Vol. 73, № 2. P. 329–333; Note, Negligence and the General Problems of Criminal Responsibility // The Yale Law Journal. New Haven (Conn.), 1972. Vol. 81, № 5. P. 951–952; Hart H.L.A. Postscript: Responsibility and Retribution И Hart H.L.A. Punishment and Responsibility. Essays in the Philosophy of Law. Oxford: Clarendon Press, 1968. P. 234–235; Hart, Jr., H.M. Op. cit. P. 404–406.
844
Coker v. Georgia, 433 U.S. 584, 598 (1977).
Джон Сондерс, намереваясь убить свою жену, дал ей отравленное яблоко, которое она, откусив маленький кусочек, передала дочери в его присутствии; девочка, которую он нежно любил, съела яблоко и умерла. Обвиняемый, не предпринявший никаких шагов к её спасению, был осуждён за тяжкое убийство и повешен. [845]
Леветт, разбуженный ночью странным шумом, обнажил свою шпагу и начал обыскивать дом; обнаружив в кабинете спрятавшегося там незнакомца и приняв последнего за взломщика, он убил его; погибший же оказался в действительности женщиной, попавшей в дом по приглашению экономки обвиняемого. Обвинённый в тяжком убийстве, Леветт был оправдан. [846]
845
См.: Saunders & Archer’s Case, 2 Plowden 473, 75 Eng. Rep. 706 (Warwick Assiz. 1573).
846
См.: Levett’s Case, Cro. Car. 538, 79 Eng. Rep. 1064 (K.B. 1638).