Менты с большой дороги
Шрифт:
– Ага! – гаркнул он уже вслух. – Буфетчица! Попалась!
– Придурки, – фыркнула буфетчица. – Платите деньги и брысь от прилавка.
Ганга сконфузился, взял тарелку с бутербродами и направился к пустому высокому столику на одной ножке.
«Надо же так забыться, – стыдился он, отправляя в рот бутерброд с сыром. – Уже вслух говорить начал. Что же дальше будет?»
Неожиданно с другой стороны стола выросла голова дедули со слюнкой.
– Здесь свободно, – опять проникся состраданием Федя.
– Уже занято, – не согласился дедуля. – Пиво бери. Хорошее пиво, теплое, с водочкой. Сразу заберет. Я
– А-а-а, – обрадованно протянул Ганга. – Это я, что ли, женщина?
– Сумлеваешься? Пойдем проверим, – оживился дедуля.
«Сработало! Получилось! – ликовал Ганга. – Грим настолько убедительный, что меня за женщину приняли! А этот несчастный меня полюбил!»
Тут кривая Фединого ликования пошла на спад. Он был добрым юношей и меньше всего хотел разбить чье-либо сердце. Но как сделать так, чтобы этот старенький, проживший нелегкую жизнь дедуля не разочаровался в жизни, получив от него отказ? Память услужливо подсунула Феде эпизод из какой-то забытой старой книжки, в которой примерная и благонравная красавица представлялась перед неугодным ей поклонником этакой злобной и коварной фурией. В книжке все закончилось хорошо: поклонник разочаровался в возлюбленной и поведал всему свету о том, какая она на самом деле стервозина и гадюка.
Такой финал устраивал и Федю. Самопожертвование было в его вкусе.
– Я нехорошая женщина, – начал он.
– Вижу, – согласился дедуля. – Мне всегда нравились стервочки. Укрощение гордой кобылицы разогревает кровь и тешит тщеславие.
Федя хотел сказать: «Идите, пожалуйста, отсюда, старый хрыч», но передумал. Нельзя перегибать палку. Дедулю может ранить хамство – «старый хрыч».
– У меня бабушка была врагом народа, а папа вообще иностранец, – пригрозил он.
– Перевоспитаем. И бабушку, если не померла еще старушка, и тестя. Я когда сержусь, суровым становлюсь. Со мной шутки плохи.
– У меня кожа плохая, – начал обессиливать Федя. – Смотрите, вообще отходит, – приподнял он прозрачный Зосин чулок.
– Фигня, – парировал дедуля, – у меня зрение плохое. Мне на кожу плевать. А тело у тебя хоро-о-ошее.
– Мы так не договаривались, – подпрыгнул Федя. – Чего вы щиплетесь?
– Товар проверяю. Меня на мякине не проведешь. И вообще, не ломайся. Ты чего сюда пришла? Политика слушать? Ни за что не поверю. Себя показать пришла и на людей посмотреть. Не замужем, поди?
– Нет, – честно ответил Федя.
– Это ничего. Лучше, конечно, когда бабочка при муже. Экстрим, понимаешь, когда опасность – секс слаще.
– Чего? – выкатил глаза Федя.
– Ничего. Третий звонок уже. Пошли в зал. Мне еще с соседнего со мной места надо пассажира прогнать, чтобы тебя пристроить. Ты не знаешь, свет выключать будут? А то, может, нам на последний ряд пробраться?
– М-м-м-м, – затряс головой Ганга.
– Эх ты, – похлопал его по талии дедуля. – Заробела? Ничего, не бойся, я на вид такой строгий, а внутри – ласковый. Му-му ты моя. Так и буду тебя звать. Му-му. Меня, кстати, Германом кличут. Герман Чесноков. Можно по-простому – Герасим.
* * *
Свет в зале не гасили. Всем курсантам
Уже на месте Федя немного отошел от шока и вспомнил, зачем он, собственно, переоделся в дамский костюм и проник в данное помещение.
Лидера носовцев, толкающего пламенные речи, ребята не слушали. В данный момент им было не до политической возни олигархов. В данный момент главное – спокойствие мирных и таких беззащитных стариков славного города Зюзюкинска. Все шестеро курсантов сидели такие прямые, решительные, бросали не пламенные, но пронзительные взоры по сторонам, пытаясь высмотреть в толпе мирных зрителей гадские рожи группы преступных лиц, либо одного преступного лица, посмевшего поднять руку на святое – удостоверения личностей славной армии зюзюкинских пенсионеров.
Сложнее всего было Лехе и Феде – соседи им попались беспокойные, носовца слушали плохо, по сторонам смотреть не разрешали. Особенно Герасим Чесноков, который полюбил Федю, или Му-му. Стоило Феде чуть-чуть повернуть голову и подозрительно глянуть на довольно молодого мужчину, неизвестно как попавшего в эту компанию немолодых людей, как Герасим начал шумно ревновать, за что их обоих чуть не выставили с собрания здоровые и решительно настроенные телохранители вождя-носовца.
Лехе было проще, все-таки в их парочке именно он был мужчиной, а мужчинам традиционно позволялось больше, чем женщинам. Вскоре, к своему великому облегчению, он понял, что незнакомка и не собирается узнавать в нем того самого молоденького курсанта, который не по своей воле как-то попал к ней в гости. Это его успокоило и немного задело. Успокоило потому, что у него появился реальный шанс так и уйти неузнанным, задело потому, что незнакомка еще раз продемонстрировала ему вероломный женский характер – только недавно она рвала на груди халатик и клялась ему в вечной страсти и вот уже спокойно прижимается к другому.
Нет, он и не думал воспылать чувствами к этой перезрелой красотке, просто она, как это ни прискорбно, была женщиной. А женщины отличаются друг от друга только внешне. Значит, и Нюрка в этот момент сидит на каком-нибудь собрании животноводов и строит глазки ассенизатору Коле.
Антон и Андрей не смогли найти места в разных рядах зрительного зала, поэтому они сели вместе. Почти вместе, потому что между ними все-таки вклинился какой-то мужик. Неприметный, лысоватый, несмотря на непенсионный возраст, в мятом пиджачишке с засаленным воротником. Мужик вел себя тихо, происходящее не комментировал даже шепотом, а временами, казалось, даже дремал. Поэтому братья не посчитали нужным как-то маскироваться.
Антон пристально осмотрел зал. Старики как старики. Совсем пожилых не так уж и много. Все еще в силе, в поре, так сказать, третьей молодости. Никто не спит, слушают внимательно, хихикают, когда надо, рукоплещут, когда положено, некоторые даже свистят в особо интересных местах речи вождя носовцев. Попались ему, правда, несколько подозрительных спин и профилей, но в них он узнал своих товарищей по школе милиции.
– У тебя как? – шепнул он через сиденье брату.
– Пока ничего, – ответил Андрей. – Может, вон та бабуля в третьем ряду справа с коконом на голове?