Менты с большой дороги
Шрифт:
– Чего это, поизношенный? – обиделся Санек. – На себя посмотрела бы, – и добавил, немного подумав: – А, ладно. Пусть поизношенный. А все потому, что я не человек и даже не привидение, а зомби. Слыхала про таких? Вид у меня вполне приличный, а в душе – холод склепа и могильные черви.
– Это ничего, – даже будто вздохнула с облегчением тетя Клава. – Холод мы ласками горячими да водочкой с перцем растопим, а червей чесночными клизмами и сырыми тыквенными семечками изгоним. Помогает, я точно знаю.
«Сырые тыквенные семечки» Санек проглотил, а вот «чесночные клизмы» его доканали. Он понял, что пришла пора
Юноша сгруппировался, собрал силы и рывком бросился к спасительной двери. Ровесница нашествия Наполеона взвизгнула ржавыми петлями, солнце свободы безжалостно плеснуло ему в глаза пучок ослепительного света и в тот же момент погасло.
Не навсегда.
* * *
Хорошо жить без сознания! Не жарко, не холодно, мухи на нос не садятся, пирожных и мяса не хочется. Ничего не хочется. Возвращение Санька Зубоскалина в сознание было неприятным, как рождение младенца для самого младенца. Этот звук! Этот оглушительный, разрезающий ржавой бензопилой «Дружба» барабанные перепонки звук! Хоть бы кто потише сделал.
Дирол открыл глаза, и ему стало еще хуже. Потому что лежал он не на койке в своей родной комнате школы милиции, а на никелированном динозавре с шишечками и подзорами, а визжала не бензопила, а повариха тетя Клава. Она держала в руке что-то белесое и лохматое, смотрела безумными глазами на это лохматое и кричала, словно Ярославна на крепостной стене.
Еще не вспомнив толком, что, собственно, с ним произошло, юноша вскочил с кровати и бросился на поиски выхода. Он – будущее российской милиции, образец, можно сказать, нравственности и благонравия, – в постели тети Клавы!
Когда Санек уже достаточно отбежал от ее дома и усилием воли восстановил возможность что-либо соображать, он стал вспоминать.
«Что же произошло? Я в кровати одинокой, исстрадавшейся по ласке женщины – это и хорошо, и плохо. Хорошо, если эта женщина – просто женщина. Плохо, если это – тетя Клава. Так, с этим разобрались. Второе: почему она кричала? Если от страсти, это плохо. А если от страха? Тоже плохо. От восхищения? Уже лучше. А может ли быть вообще хорошо? Не может. Все плохо и безнадежно. И Галина ждет его на перекрестке. И приглашением на мороженое уже не отделаешься. И люди на меня почему-то оглядываются. И время… Сколько времени?»
Дирол глянул на часы, и ему стало совсем плохо. На ужин он уже опоздал. И реальная причина его опоздания никак не могла являться уважительной для капитана Мочилова.
Юноша даже не подозревал, что главной причиной всех его неприятностей является парик и бородка из коллекции Зоси. Когда юноша выбежал из дома девушки, он как-то забыл снять эти элементы театрального грима. Именно поэтому тетя Клава и приняла его за постаревшего Агафона. Именно поэтому она не захотела узнавать в нем курсанта Зубоскалина. Именно поэтому она визжала над его бездыханным телом. Видимо, женщина захотела руками перебрать бородку любимого и нечаянно дернула за нее сильнее, чем надо было. И когда борода с легкостью отделилась от тела, тетя Клава и обезумела.
* * *
Санек Зубоскалин пришел вовремя, но злой и угрюмый. Надвинул на лицо пилотку, прошел в свою комнату, лег на кровать, отвернулся к стене и накрылся с головой одеялом.
Товарищи его уже были на месте. Сначала они принялись высказывать ему свои упреки по поводу
– Сань, а Сань, – тронул его за плечо Леха, – на ужин пора. Сегодня тетя Клава на пюре с минтаем расстаралась. Две минуты осталось. Пойдем!
– Не пойду, – буркнул Санек не своим голосом.
И все. Ни душевной брани в лицо друзей, ни оскорбительных реплик в адрес пюре, приготовленного тетей Клавой, ни даже презрительного фыркания в отношении… в отношении всей нашей жизни.
– Плохо дело, – не стесняясь больного, поставил диагноз Федя. – Мама рассказывала, что с папой Мамаду тоже так было, когда он затосковал по родине. Лежал так, лежал, а потом встал и уехал в свою милую Ням-Амнию. Перед дорогой, правда, маму хотел задушить, чтоб не доставалась она никому, а она как даст ему в глаз! Он обиделся, что в ней никакой романтики нет, и один уехал. Обещал, что со временем меня выкрадет, да так и не выкрал. Может, ждал, когда вырасту и самостоятельным стану. Может, еще выкрадет. Что Мочилову-то говорить будем?
– Скажем, приболел, а тетю Клаву попросим в мешочке полиэтиленовом ему ужин прислать. Она его любит, не откажет, – принял решение Венька.
Курсанты вышли из комнаты, оставив товарища одного. Тот полежал, дождался, когда в коридоре стихнут шаги, потом свернулся калачиком и тоненько, жалобно завыл, как воют только щенки, оставшиеся в первую ночь без мамки, или девушки, попавшие в безвыходную ситуацию. Видно, плохо было Диролу. Плохо, как никогда.
Правда, к тому моменту, когда время, отведенное для ужина, уже подходило к концу, ему явно полегчало. Курсанты даже испугались, когда за столом вдруг появилась его плутоватая физиономия с огромным грязно-фиолетовым синяком под правым глазом. От смертельной депрессии, казалось, не осталось и следа.
– Здорово я, правда?
– Чего «здорово»? – выразил общее мнение Леха.
– Мимо Мочилова проскочил. Он и не заметил, что я опоздал!
Федя заботливо плюхнул перед ним пакет с расплывшимся пюре и клочками минтая в нем.
– Кушай, дорогой товарищ, – с душевной интонацией произнес он. – Только вилки нету. Тетя Клава даже ради тебя вилкой не пожертвует.
– Вот почему ты пилоткой прикрывался, – проявил чудеса дедукции тот из братьев Утконесовых, что сидел на месте Андрея. – Синяк маскировал. И кто же тебя так отделал?
– Тетя Клава, – честно ответил Санек.
Шутка курсантам не очень понравилась, но они из вежливости похихикали.
– А если честно?
– Тетя Клава же, – заученно повторил Санек. – Кулаком оглушила и к себе приволокла. Ой, братцы, влип я. Самое страшное, что я, кажется, не все помню.
– Так ты поэтому с нами не разговаривал? Тебя совесть мучила? – озарило Веньку.
– Когда? – поинтересовался Санька.
– Так. Стоп, – отдал команду Венька. – Разбираться будем в защищенном от прослушивания месте. Быстро доедайте – и в комнату. Враги и начальство не должны знать о наших больных местах.