Меридианы карты и души
Шрифт:
Только что окончивший десятилетку юноша уехал в Ленинград, чтобы поступить там в институт, и поступил. Как-то однажды, садясь в трамвай, он поскользнулся и упал. В больнице, когда пришел в себя, понял, что ноги его остались под колесами трамвая…
Если бы не было этой тяжкой истории, наверное, не было бы и нашей с ним встречи. И вот почему…
Неделю назад мой приятель, артист Театра имени Сундукяна Александр Адамян позвонил мне и сказал, что друг его детства, профессор Грачия Габриелян написал работу о Севане для московского издательства, Ему хотелось, чтобы эпиграфом к ней были несколько моих стихотворных строк.
— Александр, дорогой, ты забываешь, что я уже не в том возрасте, когда пишут по заказу, — сухо ответила я. — Сейчас так занята, что не выбрать часа даже для
— Если узнаешь, что это за человек, ответишь иначе. — И Адамян рассказал историю, случившуюся в Ленинграде. Рассказал о том, что, несмотря на все это, друг его окончил институт, стал географом и пешком, да, да, пешком, прошел по горам и ущельям Армении, по всем историческим ее местам, путешествовал по миру, участвовал во многих международных конгрессах и симпозиумах, у него десятки научных трудов, что…
— А жена, дети есть? — прерываю я.
— Есть, конечно, есть. Жена тоже из Ленинакана. Они еще со школьной скамьи влюблены были. Когда все это произошло, родня девушки уперлась, не хотели, чтобы она связала свою жизнь с ним, но девушка настояла на своем. «Выйду за него» — и никаких. Сейчас уже у них четверо детей, чудесная семья, увидишь, убедишься…
— Да, действительно, стоит увидеть.
— Ну, Сильва-джан, скажу ему, значит, чтобы позвонил, и вы сговоритесь…
— Дай номер, я сама позвоню.
…Машину вел он сам, высокий, стройный, седеющие волосы спокойно уживались с мягкой бледностью лица. Машину вел уверенно, без напряжения, ни разу не прервав ход беседы.
— Знаете, — улыбаюсь я, — когда первый раз вы предложили отвезти меня в Егвард, я струсила… Давно за рулем?
— Больше десяти лет… Вначале было трудновато.
Вначале все было трудно. Тебе восемнадцать лет, все вроде бы по силам, — и вдруг… Я хотел покончить с собой, покончить со страданиями и своими, и своих близких. Но жизнь победила.
— Это вы победили жизнь… Правда, что пешком обошли всю Армению?
— Такова моя профессия. Кроме того, я люблю ходить, или, как вы говорите, побеждать! Представьте себе, теперь, когда компанией отправляемся в какой-нибудь поход, многие на полпути отстают, жалуются на усталость… А мне все как бы нипочем, карабкаюсь на вершину Акрополя, на Альпийские горы, куда придется…
— Так рассказываете обо всем, что может показаться, будто вам больше под силу, чем…
— Лучше не меряться такой силой. Когда обо мне написали в «Огоньке», со всех концов Союза полетели письма, особенно от тех, которых постигла такая же участь. Просили рассказать, как я одолел, как свыкся с деревянными ногами…
— И вы отвечали?
— А как же мог не ответить? Надеюсь, что некоторым сумел помочь, поддержать их…
Приезжаем в Егвард. Габриелян берет мои довольно увесистые сумки и поднимает на четвертый этаж…
Я роюсь в бумагах, нахожу листок со стихотворением.
— Прочла первую главу вашей работы, и вот, как говорят, муза посетила меня… Слушайте:
И представить только:
Время откатило
Миллионолетья —
Бездной поглотило.
А Севан Севаном и не назывался,
Светом наших душ он не наполнялся.
И сиянье наших глаз в нем не растворялось.
Сердце дрожью за него,
Нет, не обрывалось
И не билось в берега.
Шли века.
Шли века.
Синь жила без нашей боли,
Нашей радости и доли:
Сколько капель — столько лет.
Но поверьте слову:
Нет такого, нет и нет!
Не было такого! [36]
Удивительная вещь, когда я читаю свои стихи перед многолюдной аудиторией, то совсем спокойна, а вот когда одному или в узком кругу —
Мое волнение передается ему.
— Не знаю отчего, но когда вы читали, я вспомнил одну историю. В Ленинакане был ванский армянин по имени Сион. Препорядочнейший, честнейший человек, и, видимо, именно потому наши ленинаканские остряки, проказники, разыгрывали его, называли нарочно «жулик Сион». Однажды я встретил его на улице, а накануне читал книгу Линча об Армении, о Ване, — вы, конечно, знаете этого немецкого историографа? Как мне в голову пришло, не знаю, но я сказал: «Дядя Сион, знаешь, я вчера из Вана вернулся». Старик не поверил. Я стал с жаром рассказывать, что повидал и то, и это, и Варагский монастырь, и канал Семирамиды, и пещеру Мгера, ходил в сады Айгестана, попробовал яблоки Артамеда, ловил ванскую рыбу «тарех», — словом, выложил все, что помнил из Линча. Бедняга, наивный человек поверил, из глаз его потекли слезы… Мне стало совестно, что обманываю старика, но он был так растроган, что я не посмел сказать: «Дядя Сион, ни в каком Ване я вовсе не был…»
Когда Габриелян рассказывал об этом, глаза его тоже увлажнились.
— Ах, эти мои негодники земляки, почему такого святого человека называют «жуликом Сионом», ума не приложу… Ну, я поеду, не буду вам досаждать. Кончайте, быстрее кончайте вашу книгу, приходите к нам в гости. Покажу вам мои фильмы — природу Армении, древности, до которых редко кто добирается.
Вскоре Габриелян уехал, я принялась за работу. Вынула из ящика письменного стола папку, на которой написано «Флорида». По плану следующие мои записи должны быть об этом субтропическом полуострове, но никак не могу оторваться от мыслей о Габриеляне.
Выкладываю на стол письма, записки, проспекты, гостиничные этикетки и альбом с видами Флориды, цветными, блестящими, напечатанными на отменной бумаге… Сможет ли Габриелян издать свою книгу так, как он хочет: на хорошей бумаге, с фотографиями, такими, которые передают всю игру красок Севана? Он сказал, что у него шесть тысяч фотографий, как это он ухитрился столько наснимать?.. Вода, вода, вода. В океане — вода, вокруг полуострова — вода, в искусственных каналах, прорытых у домов, — вода. Она раскинулась, синяя, покойная, такая синяя и покойно-неподвижная, что кажется пластмассовой… Почему такой сердитый наш Севан, такой нервный? Может, оттого, что мал, а забот хоть отбавляй? Не знает, за что хвататься, потому и бьется о камни, мечется от берега к берегу… На побережье вдоль полуострова пески, мягкие белые пески, на песках смуглые тела, женщины с точеными ножками, здоровые мускулистые мужчины… Интересно, умеет ли Габриелян плавать? Да, конечно, умеет, он рассказывал, что каждый год с женой ездит на море, в этом году собираются в Болгарию… По краю пляжа выстроились пальмы, в ряд, прямые, одинаковые, как электростолбы, лениво повторяющие друг друга, ублаготворенные, сытые деревья… Эти бессовестные ветры не дают саженцам вздохнуть на берегу Севана. Так и остаются тощими, хилыми… На следующей странице альбома надменные, задравшие нос дома, белоснежные гостиницы, пансионаты, особняки самые разные, в густой зелени, с красноватыми черепичными крышами, перед особняками вырыты каналы, где дремотно покачиваются цветные моторки, покачиваются точно так, как их хозяева в сетчатых гамаках… Совсем старенькая машина у Габриеляна. Он подал заявление с просьбой продать ему новую, но ответ что-то задерживается…В уголке страницы вытянутая в длину каменная пристань, вонзающаяся в океан, рядом аккуратное нагромождение голубоватых валунов. Интересно, на корабле привезли, что ли, их? Ведь в этих краях камней и в помине нет… Аветик Исаакян как-то с горечью сказал: «В Армении столько камней, что она может обеспечить надгробиями всех мертвецов мира». Почему надгробия? Отправили бы туда несколько кораблей камня, обменяли бы на воду, на землю, на везучую природу. А этот окружающий амфитеатром маленькую бухту, спускающийся к морю стадион, забитый людьми в пестрых купальниках… Здесь уже им с нами не равняться, наш «Раздан» куда лучше. А люди… Чьи это болельщики, из-за кого замирают их сердца, есть у них свой «Арарат» или свой Тигран Петросян?.. Не знаю о футбольной команде, но Фишер у них есть. А есть ли у них то чувство, которое вбирает в себя все: камни, землю, поля, Севан, стадион, автомашину «Ераз», Матенадаран, Гегардский монастырь, то обволакивающее душу чувство, когда дышать — это не только вдыхать и выдыхать, а впитывать в сердце, в легкие воздух в таком его соединении, где слилась любовь, тоска, гордость, величие, боль, отрада…