Мёртвая вода

Горницкая Любава

–Ну, Галя ты, чё дальше? Очень приятно, Ёлка, гран мерси!

–Не ходи туда, – пухлый палец, покрытый цыпками, указал вбок, в сторону плетня.

–Запрещаешь? – Ёлка ещё пыталась отвечать, но сама прикидывала: не рвануть ли к кружевной барышне. Листик вроде сбегать не собиралась. А показаться в чужих глазах трусихой было последним делом. Однако старая память колыхнулась, подсунула услужливо картинку с поленницей и холод вязальной спицы у горла. Сивушное дыхание пьяного, мгновенное беумие. Тогда отбилась. А вот сейчас, кто знает.

–Плохо. – Галя погладила медведя и внезапно тоненько по—собачьи заскулила, надрывно, на высокой ноте. Смена тембра впечатляла едва не сильнее самого факта завывания. Ириша пискнула. Листик положила невесомую ладошку на мордочку игрушечного зверя. Галя отшатнулась резво и чудные звуки издавать прекратила.

–Моё!

–Я

у вас не отбираю. Покажите, пожалуйста. Он очень красивый.

Галя облизнула потрескавшиеся губы, бугрящиеся корочками мелких присохших ранок, и протянула медведя:

–На.

Листик игрушку взяла, покрутила, подержала на весу, неуверенно погладила по макушке. Создавалось впечатление, что она попросила галино сокровище с единственной целью наладить контакт и теперь придумывала: как бы всучить владелице назад.

–Дай! – Галя сама проявила инициативу, выдернув назад одолженное.

Заморгала, немного поскулила тоненько, обернулась к Ёлке и заявила бескомпромиссно:

–Ты чужая. Не ходи.

Ёлку она явно отличала от остальных, не проявляя к Ирише и Листику интереса.

–Замечательно, что вы познакомились с нашей старостой! – Олег Николаевич появился за спиной Ириши, – Ты им что объясняешь?

Галя села на землю, поглядела на директора снизу-вверх и пожаловалась:

–В болоте грязно. Пиявки кусают. Кувшинки далеко. Азалии не нравится, – и принялась укачивать медведя, что—то мурлыча под нос.

Мысли Листика из красных начали становиться синевато—прозрачными и очень спокойными. Следовало держаться Ёлки: да, грубая, резкая, простоватая, но зато на общем фоне вполне нормальная. Такая выведет и даже доведёт. Колония не просто не нравилась – пугала. Даже не посетив обеда, она собирала в мозгу детали. Внутри крепло убеждение, что тут может оказаться похуже притона, где её вроде бы давно, а вроде и только пару лет назад, выгоняли на мостовую просить милостыню.

–Вашего питомца зовут Азалия? – спросила она мягко.

С сумасшедшими надо говорить медленно, отчетливо произнося слова, не делать резких движений, не пытаться возражать. Когда папа только вернулся с заработков и рана на голове его поджила, Листик это усвоила накрепко. А чем отличается от её больного отца эта несчастная девочка?

–Тут Азалия. Свечникова Азалия, – Галя окрестила игрушку не только именем, но и фамилией, – Уроки. Учиться надо.

–Да, Галя, будь добра, собери товарищей на естествознание, – добродушно отозвался Олег Николаевич.

На уроках Ёлка, Листик и Иришка по неозвученной, но понятной договоренности, держались вместе. Проходило всё обычно, по—школьному, так что даже стала отступать тревога. Занимались в просторной комнате, расположенной на втором этаже аккурат слева от каморки завхоза. Из мебели в комнате была одна доска, явно самодельная с виду. Ученицы сидели полукругом на полу, на кофейно-коричневом ковре с прибитым временем плотным ворсом. По узору вроде тех, что на старинных глобусах и картах, можно было изучать географию или историю. У иришкиной грязнющей туфельки плыл по Антлантическому океану пухлый усатый кит с фонтанчиком на спине. Его оказалось весело незаметно гладить кончиками пальцев. Писали выданными тут же в классе карандашами на отдельных листах желтоватой бумаги. За отсутствием должных условий буквы и цифры выводили либо, полулёжа на ковре, либо сидя и подоткнув под лист колени. Текст наползал каракулями. Наглядным пособием служил птичий скелет, прикрученный к подставке—плашке тонкой проволокой. Олег Николаевич демонстрировал кости и объяснял особенности строения пернатых. Девочки в форменном что—то отвечали по прошлым урокам, поднимали руки, прося возможность высказаться, пытались подглядывать нужные строчки в старых записях, кидались, когда учитель отворачивался, синим стеклянным шариком, смеялись над шутками, дулись в ответ на замечания. С Галей их было одиннадцать, с новенькими – четырнадцать. Иришка сначала стеснялась, а после втянулась, начала несмело вворачивать реплики. На неё глядели с уважением. Листик слушала молча, новое старалась запомнить, делая пометки карандашом. Мысли отливали свежей изумрудностью. Ей всегда нравилось учиться. Ёлка, образование которой свелось к умению читать и писать, происходящее не понимала, а потому скоро заскучала. Она же и подметила, что иногда на окне возникали поскрёбушки. Замирали, улыбались беззубыми ротиками, а отвернешься – там снова

пустой проём, словно и не было никого. Как добирались до второго этажа – бог весть. Остальные девочки то ли оказались увлечены занятием, то ли просто привыкли относиться к покойным как к очередной досадной глупости. Иногда беспорядок наводили бабочки, покидающие галины плечи и макушку. Яркие крылья мельтешили, бабочки метались по классу, и Галя вздыхала, откладывала медведя, хлопала в ладони и губы её безмолвно шевелились. Другие просто досадливо отмахивались. Рыженькая хихикала, тройняшки пытались отодвинуться. Было тихо и хорошо: говорили по делу, отвлекались в меру, слушали с интересом, учитель рассказывал без учебника и прочих подсказок, легко, складно и так, что сказанное запоминалось.

Вторым и третьим уроком с перерывом лишь на позу сменить, если затекли ноги или шея, была словесность. Вела её томная дама с высокой причёской, говорящая нараспев. Ёлка попыталась с другими писать диктант, но бросила, потому как проверялись правила, о которых она за свои четырнадцать лет не имела ни малейших догадок. Учительница, явно с опасливым недовольством косящаяся не только на новеньких, но и на всех учеников вообще, раздражала не в меру. Потому все два часа Ёлка размышляла как пуститься ночью в бега, чтобы хватились утром, а до того отсутствия их не заметили. Да и потом, что да как. На пароме не поедешь. Моста нет. Только вплавь. За себя волнения было мало: реку от берега до берега переплывала на спор ещё в малолетстве. Но потянут ли кружевная и припадочная? И потом. В одежде в воду не пойдешь. А как им выворачиваться на том берегу голышом или в одном белье? До папашиного дома от берега пешим ходом часов пять по городу. Там—то найдется во что нарядиться, но ведь не дойдут же без ничего до старого базара, где уже свои от любой беды отобьют. Прекрасная изначально идея побега стала обретать мрачный реализм. Ёлка подумала малодушно, что тут вроде кормят, учат, одёжку выдать должны. А про всяких Оленек – ну, сказка, выдумка, бывает. Можно переждать немного. План продумать как следует, а там уже срываться: какая погода от пары дней? Вот только поскрёбушки у стёкол и явно полоумная Галя с её одноглазым медведем напоминали – отступать идея паршивая.

После третьего урока пара дежурных отправилась на кухню – помогать с уборкой и готовкой ужина. Вроде как намечалось свободное время. К Ёлке, Листику и Иришке подошла Рыженькая и позвала:

–А пойдёмте с нами, дело есть!

В глубине двора, чуть левее кладбища, стоял небольшой сарайчик. Ветхий, из плохо обструганных досок, с покосившейся дверью, висевшей на одной петле. Трава у входа его была чуть примята и запачкана бурым. От этого места до кладбищенской ограды—веревки земля выглядела так, словно по ней волоком тащили тяжелое. Между задней стенкой сарая и плетнём оставался промежуток. Часть его занимали криво сложенная поленница и чурбан. Здесь же росли два разлапистых куста черной смородины. Из дома этот закоулок вряд ли проглядывался, разве только со второго этажа, и то, если всматриваться нарочно. Колонистки расселись: кто на землю, залысинами проявляющуюся в ковре из спорыша, кто на траву, кто на снятые с поленницы деревяшки. Тройняшки кое—как уместились вместе на чурбане. Галя осталась стоять, держась у самого плетня и накрепко прижимая к груди медвежонка.

–Чего хотели? – спросила настороженно Ёлка.

Прикидывала она одно: собираются бить или нет? Втроем против девяти драться – так себе идея. Припадочная Листик тут, судя по утренней стычке, годилась хоть куда—то. Иришку же помнут, да как бы вообще не покалечат. Но, кажись, намерения у местных были мирные. И настороже держаться стоило скорее из одной привычки.

– Познакомиться и глянуть: что вы за твари? – проговорила Рыженькая, и слово "твари" звучало не оскорблением, а скорее, как "зверушки" или "неведомо что".

– Люди мы, – отрезала Ёлка.

– Расскажите: за что вас загребли, какие литеры, как сюда уговорили податься.

– Мы тут случайно, – выдохнула опасливо Иришка.

Засмеялись. Тройняшки – особенно звонко и в тон.

– Ага. По дороге шли – вас нашли. Тут приюта уже три года как нет. Колония, – высокая нескладная девчонка с лошадиным продолговатым лицом ехидно сощурилась.

– Ладно вам. Здесь все за что-то. У меня литера В. На карманке взяли. На старом базаре работала, – Рыженькая улыбнулась открыто, – Когда показания снимали, товарищ директор по делам приехал, послушал, сказал, что подхожу, оформили сюда.