Мёртвая вода

Горницкая Любава

– Я, положим, с Б. Тяжкие телесные. Отчим, урод, полез по пьяни. Проломила череп ему. Какая жалость, – с неоттухшей со временем злостью протянула высокая, – Только как арестовали, не мне поверили. Я виновата, а он не причем. Могли в тюрьму свезти детскую, есть такая, не у нас под городом, а к морю ближе. Не то под Таганрогом, не то где ещё в том краю. Предложили туда или сюда.

– Я тоже с В. Мошенничество или как—то так по документам, – полненькая курносая девочка с родимым пятном вдоль щеки вздохнула, – На вокзале колечки продавала.

Типа серебряные, – хихикнула, явно не особо раскаиваясь в прошлых проступках, – Сразу сказали, как взяли, что отправят в такое, типа сиротского дома. Засунули сюда.

– У нас А, – хором выдали тройняшки.

Что—то начавшая соображать в туманной для неё системе литер Иришка вздрогнула и продвинулась ближе к Ёлке, подальше от трех неразличимых с лица девчонок.

–Что же вы сделали? – Листик отозвалась без праздного любопытства, тоном уточнения

Она внешне расслабилась, опустилась тоже на траву, обхватила руками колени, ловила полутона и недоговоренности в словах, не забывая думать о простом и нужном: как ответить, когда подойдет её очередь?

–Они тут самые давнишние. Ещё с приюта. Наследство, так сказать, – высокая смотрела всё так же ощетиненно, но похоже не из неприязни к новеньким, а больше от взбудораженной памяти.

–Мы тут дольше всех, – Листик пыталась определить: кто в этом трио выбивается и говорит не в такт? – Мы директрису убить пыталась. Почти удалось.

Листик охнула вполне искренне, нащупала образок, мысленно вспомнила молитву.

–За что вы её так?

–Заслужила, – отозвались тройняшки.

–Там целая история у них, будет настроение – расскажут, – вмешалась угрюмая коротко стриженная шатенка с грубоватыми чертами лица, которую, если бы не платье, Листик приняла бы за мальчишку—подростка, – У меня скучно. Литера Б. С ребятами склады обносили, напоролись на ночной патруль, поножовщина. Ребята, кто в гроб, кто в тюрьму, а что я сюда – просто повезло.

– Ты – сюда, потому что больше караулила и вещи таскала, чем людей резала, – высокая поглядела недобро, видимо в силу застарелых обид, – Галя вот у нас тоже В. До того, как в лес прогулялась и Азалию себе завела, карточные фокусы показывала – красота красотой. На деньги приезжих обрабатывала: с девчонкой мелкой играть не страшно. А обидишь её – братья тут как тут.

–Братья хорошие, – ввинтилась в разговор Галя, – Братья придут!

–Придут и заберут, ага, конечно, жди, – высокая фыркнула.

–Оставь ты её в покое. Пусть верит, – резковато вступилась стриженная.

–Угу. Ты же добренькая. Жалеешь, – высокая повернулась к единственной промолчавшей, – Твоя очередь.

–Нууу. Воровала, – русоволосая девчушка с вьющимися локонами, спадающими на щеки, закатила глаза, – Есть хотела. Бывает.

–И до сих пор воруешь, – осуждающе покачала головой Рыженькая, – Ничего своего не оставляйте – стянет. Это как болезнь. Всё стащит. Надо оно ей, не надо…

–Так я же возвращаю!

–Это, если сильно попросить, – хмыкнула высокая, –

Соловьевы дежурят сейчас, потом познакомитесь. Теперь ваша очередь рассказывать.

Иришка умостилась на краешек поленницы. Грязное и мятое парадное платье её находилось уже в том состоянии, когда лишняя зацепка или пятно ничего не испортят. Кулачком подоткнула подбородок, слушала чужие наметки историй как занимательную легенду о множестве героев, вроде тех, какие она любила глотать, не жуя в иллюстрированных романах. Возможность представиться ей показалась интересной, и она охотно выдала, перед этим правда незаметно перекрестив указательный и средний пальцы левой руки – оберегом от неудачи:

–Я не знаю: какая у меня литера? И вообще, что такое литера не знаю. То есть знаю, но как букву для набора в типографии. Меня арестовали за то, что я карандашом проткнула щёку одному человеку. Совсем проткнула, так что насквозь прошёл. Не нарочно. Просто получилось. Чтобы он не дрался больше. А зовут меня Ириша. Ирина Гольдштейн. И ещё я еврейка. Хотите – дразните за это. Вот.

Слушали без насмешливости, вполне серьёзно. Высокая кивнула, стриженная глядела смутно и жалостливо. Галя пыталась отковырять у медведя единственный глаз, косясь на Иришу из-под сосулек длиннющей чёлки.

–Ёлка. Так вообще Лена, если чё. Но лучше Ёлка, привычнее. Вроде в бумагах должна значиться В. Но мне не докладывали. Была в банде. Трясли богатеньких. Погорели. Вот и все дела. Типа твоих похоже что, – Ёлка посмотрела на стриженную пацанку с некоторым пониманием.

–Не знаю свою литеру. Арестовали за намеренную порчу линии электропередач. Упала с моста на провода. Нарочно, – Листик чувствовала спокойствие, потому что слова её целиком и полностью были правдой.

– Самоубийца! – неизвестно были слова Ёлки предположением или констатацией факта, но Листик кивнула.

–Выхода другого не было. Как у… многих из вас. Если интересует почему живая, то электричества в тот день тоже не было.

–Но ты расшибиться должна была, – медленно протянула стриженная, – Или руки—ноги переломать.

–Смотря с какой высоты падала, – авторитетно заявила высокая, – У нас, девоньки, кажется, вторая госпожа Ильянина наметилась.

Листик вспомнила вновь футляр, скрывавший дагерротип, бабочку на крышке – условное изображение тех, что порхали над Галей, и фамилию, которую произнесла в кабинете Дина Яновна.

–Госпожа Ильянина – бывшая хозяйка дома?

–Жена хозяйская. Тут братья до приюта заправляли. Близнецы. И жена одного взяла да вышла в окно. Со сломанной шеей нашли.

–Только вот она не умерла, – ввернула девчушка, которую обвиняли в воровстве.

–А что с ней сталось? – Иришка ожидала новую сказку, и та не замедлила появиться.

–В бабочку превратилась. В воздухе перекинулась, в большущую, чёрную с жёлтым. Мёртвая голова называется. И улетела, от них подальше, от мужа и брата его, – в голосе высокой звенело сочувствие.