Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
— Ты не быть заинтересован. Я вижу это по тебе. Для тебя я просто черномазый, и ничего больше. Тебе совершенно наплевать, если…
— Мне не наплевать. Скажи, что ты хочешь!
Внезапно весь его запал прошел и он стал несчастным и растерянным.
— Я просить тебя идти в полицию и попробовать узнать, почему мне не разрешать остаться. Может быть, тебе удастся изменить их решение.
— Как раз в этом я очень сомневаюсь. Но послушай. Я случайно знаю одну девушку, которая работает в полиции. Я могу поговорить с ней. Я сделаю это по дороге, потому что сейчас я занят еще одним делом и мне надо идти. Поэтому ты ничего не должен мне
Он выпятил верхнюю губу.
— Значит, ты не хотеть брать даже мои деньги?! Может, они слишком грязные для тебя! Ты думаешь, что я чумной? Я рассказывать тебе — я ничего не краду у норвежцев — я все зарабатывать сам — все время! Деньги — это не проблема!
— В чем тогда проблема?
Он не ответил.
Я чувствовал себя неуютно. Мне не нравился я сам, мне не нравилась ситуация. И я совершенно не был уверен, что мне нравится Александр Латор. Я ничего не сказал ему, но девушка, которую я знал в полиции, работала ассистентом в приемной и вряд ли захотела бы мне помочь даже деньгами на автобус домой.
Я посмотрел на него.
— Как я могу с тобой связаться?
— Никак. Я не могу идти домой. Боюсь, что полиция хотеть взять меня в тюрьму до понедельника. Они все могут.
— Вполне возможен и такой вариант. Где находится твоя квартира?
Он пожал плечами.
— Это неважно, ведь меня там нет.
— А где ты работаете?
Он посмотрел на меня.
— Я не работаю сейчас. Когда я могу встретить тебя в конторе, здесь?
— Здесь? — Я еще раз взглянул на часы. — Через несколько часов. Скажем, в четыре. Если не сможешь прийти, то позвони вот по этому номеру телефона. — Я написал на листке номер и дал ему. — Если меня нет на месте, то включается автоответчик. Ты можешь записаться на пленку. — Я бросил незаметный взгляд на это черно-серое чудо, отделанное блестящим никелем.
Он устало улыбнулся, поднялся, забрал газету и застегнул плащ. Я проводил его до дверей, похлопал по плечу и сказал:
— Вот увидишь, все устроится.
Он что-то пробормотал, пожал плечами и вышел.
Я огляделся, вернулся к столу и включил автоответчик, надел плащ, прихватил сушившуюся на батарее шляпу, выключил свет и выглянул в окно.
Балдахин на первом этаже закрывал почти половину тротуара.
Я быстро вышел из конторы, запер дверь и, перепрыгивая через ступеньки, спустился вниз.
На улице я увидел его спину, скрывающуюся за поворотом на улицу Харбиц. На углу он столкнулся с длинноволосым парнем в приталенном сером шерстяном пальто, с вязаной голубой шапкой на голове и потухшей сигаретой во рту. Похоже было, что он шел домой пешком по дну Атлантического океана с фестиваля Вудстока и опоздал минимум на семнадцать лет. Увядшее дитя.
Парень о чем-то спросил Александра Латора.
Алекс развел руками, что-то ответил и завернул за угол.
Поблекший хиппи направился за ним.
Может быть, это ничего и не значило. Может, парень просто клянчил у него деньги на афганскую жвачку. Может, это просто от света ноябрьского дня у меня по спине побежали мурашки.
6
Хотя до исчезновения солнца по законам природы еще и оставалось несколько часов, над городом сгустились сумерки. Но ведь и пребывало оно где-то далеко за облаками, и нам, простым смертным, не дано было сегодня его увидеть. Единственное, на что были способны люди — это поднять в приветственном гимне дождю свои зонтики к
Я заскочил домой и переоделся в чистые брюки и сухие ботинки, отыскал в шкафу новую рубашку с галстуком, национальные цвета которого — синий, красный и белый — должны были понравиться отделению полиции по работе с иностранцами. Но надо заметить, что преобладал все-таки синий цвет. Затем я направился на улицу Стелен, где стояла моя машина.
Нет ничего более трудного, чем, не покончив с одной любовной историей, сломя голову бросаться в пучину новой страсти. Но когда в стареньком «моррисе-мини» сгорела коробка передач, мне не оставалось ничего иного, как расстаться с ним. Слишком много времени отнимало доставание запасных частей. Кроме того, у «морриса» было много других старых болезней, которые затрудняли общение с ним и часто делали его слишком заметным на улицах. А я этого совсем не любят частные сыщики, главная цель которых — не привлекать к себе внимания.
Солнце находилось уже по дороге к Великобритании. А на востоке вставало новое солнце… Я же ехал по городу в «тоёте-каролле» такого же блестящего серого цвета, как и асфальт подо мной и небо над Бергеном. Я купил ее на очень хороших условиях у владельца автосалона, которому помог избавиться от довольно неприятного предложения «работы по-сицилийски», касающегося фальшивых водительских прав и незаконного ввоза подержанных автомобилей. Моей «тоёте» было всего два года, и раньше она принадлежала жене одного священника из Фаны, которая не позволяла машине стоять на холостом ходу на темных улицах. Но священника перевели в новый приход на полуострове Стадлане, где единственным приемлемым для езды на автомобиле местом был аэродром для вертолетов «скорой помощи». Да и сами автомобили видели там последний раз на затонувшем пароме. Теперь «каролла» была моей, и стояние на холостом ходу на темных улицах стало ее уделом. Но должен честно признаться — я влюбился. Она заводилась с первого поворота ключа, мягко катилась по колдобинам центральных улиц, была тиха и воспитанна, как ухоженная гейша, и не причиняла мне никаких неприятностей, кроме мыслей о месячной выплате кредита за нее.
Я с комфортом ехал к своей цели — отделение по работе с иностранными гражданами находилось в соседнем с полицейским участком доме, куда оно переехало пару лет тому назад. Раньше в этом доме находилась редакция газеты. Улица именовалась улицей Всех Святых. Уже самое название должно было заставить католика-эмигранта почувствовать себя как дома.
В здании сделали ремонт, но воздух все еще был пропитан запахом типографской краски. Нет ничего более преходящего, чем вчерашние газеты, и ничего, что оставляло бы после себя более заметные следы. В доме номер 8 по Кайгатан, где в шестидесятые годы размещалась газета «Гюла тиденд», у людей до сих пор становятся черными кончики пальцев, когда дует восточный ветер.
Ассистентку, которую я знал в отделении по работе с иностранцами, звали Май Брекке, и была она рослой блондинкой. А уж разговорчива — как рождественская бегония. Но она знала меня, хотя я и не был уверен, что в этом заключается преимущество.
Май Брекке по-прежнему работала в приемной. Она стала еще крупнее, и цвет волос еще ярче. Она даже не улыбнулась мне, но ее могло извинить то, что как раз в эту минуту она объясняла маленькому пакистанцу, как правильно заполнить анкету, которая выглядела по крайней мере доносом на самого себя. На заполнение ее должно было уйти не меньше недели.