Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
— И не было других причин, кроме цвета его кожи, — почему вы выставили его отсюда?
— Для меня и это достаточно веская причина.
Наши взгляды скрестились, и я понял, что эта дуэль мной проиграна. Я быстро спросил:
— Сирен, подруга вашего сына. Вы встречали ее?
— Сирен? — Было очевидно, что это имя пришлось ему не по вкусу. — Я никогда не встречал никого из окружения Хенрика, к счастью, я думаю. Почему вы спрашиваете об этом?
— Ну… Просто у меня промелькнула мысль.
— Сейчас, я полагаю, вам
— Мне не стоит промелькнуть сквозь окно, ведь так будет еще быстрее?
— Вон, — указал мне Иоахим Бернер.
Я послушался совета, открыл врата Соломонова царства, и сразу за ними, на светло-песочном ковре, столкнулся нос к носу с Данкертом Мюусом.
19
Нашу встречу никоим образом нельзя было назвать радостной. Мы не обменялись ни одним теплым словом и даже не поцеловали друг друга.
Глаза на гранитной маске лица Данкерта Мюуса превратились в узенькие щелки.
— Ведь я тебя… предупреждал, Веум.
— Успокойся, Мюус. Я пришел за получением займа.
— Не смеши меня. Единственное место, где тебе дадут в кредит, — это похоронное бюро. Я больше не собираюсь тебя предупреждать. В другой раз я просто тебя арестую.
— Будет день, и будет пища, Мюус.
— Ты хочешь сказать, что надо арестовать тебя сегодня?
Он посмотрел по сторонам, как будто действительно решился на это.
— Я предупрежу Бернера. Я могу войти? — обратился он к Кари К.
Она кивнула.
— Бернер ждет вас.
Он отправил мне последнюю дозу своего убийственного взгляда, затем прошел в кабинет Бернера и со стуком захлопнул за собой дверь.
Я повернулся к Кари Карсте. Она нервно поправила очки. Ей совсем не понравился наш разговора Мюусом. Но он не понравился и мне. Так что тут мы были в одной лодке.
Я подошел к ней, наклонился над столом, уверился, что никто из снующих вокруг людей нас не слышит, и тихо сказал:
— Мне нужно поговорить с тобой.
— О чем? — Она озадаченно посмотрела на меня.
— Об Алексе, — ответил я, наблюдая за сменой выражений на ее лице.
Она быстро оглянулась, кивнула в сторону невысоких конторских перегородок за спиной и повторила:
— А-а-а-лекс?
— Только не делай вид, что ты его не знаешь.
— Я… Не здесь.
— А где?
Она с раздражением посмотрела на меня.
— Я вообще не понимаю, какое…
Я повысил голос.
— Ты расслышала имя? Александр Латор. Он здесь одно время работал.
Она поморщилась.
— О’кей, о’кей. — Похоже было, что она передумала. Потом написала что-то на листке бумаги и протянула его мне. — Это мой адрес. Если ты придешь…
— Сегодня вечером?
— Неужели это так срочно?
— Да.
— Я уже договорилась на этот вечер.
— Может быть, ты можешь отменить свою встречу? Или пораньше освободиться?
Она
— Я постараюсь пораньше освободиться.
— Когда именно?
— Ну, скажем… В одиннадцать, это не слишком поздно?
Я покачал головой.
— Слова «поздно» нет в моем словаре.
— Да? — Я понял, что она уже пожалела и может найти причину отменить нашу встречу.
— Увидимся, — быстро сказал я и пошел к лифту. Повернулся и добавил: — В одиннадцать. — Но она уже меня не слышала — с головой ушла в зеленые джунгли дисплея, где не было более страшных проблем, чем внезапное обесточивание.
На обратном пути в лифте компанию мне составила все та же одинокая пальма. Мы стояли и в безмолвии смотрели друг на друга. Единственным моим преимуществом оставалась возможность выйти из лифта и направиться на улицу, в то время как она должна была оставаться на месте.
20
К дому вела дорожка из белой мраморной крошки, так что вы чувствовали себя неуютно, еще не достигнув входа а дом. Как будто вам предлагалось вытереть ноги, прежде чем переступить границу владений. Я, собственно, так никогда и не смог понять, что меня заставило туда пойти.
Сам дом был выстроен в традициях 20-х годов — серая отштукатуренная вилла, сплошь увитая красными листьями дикого винограда, с элегантными закруглениями над окнами и входом.
Открывшая мне дверь женщина, похоже, была одного возраста с домом. Изрезанное глубокими морщинами лицо имело тот же серый цвет, что и стены. По взгляду бесцветных глаз я сразу понял, что она страдает дальнозоркостью. Я даже не предполагал, что все еще существует подобная прислуга, даже одетая в старом стиле — черное платье с белым передником. Но должен признать, что она идеально подходила к окружавшей ее старомодной обстановке.
— Нет! — сказала она, едва увидев меня, и уже почти закрыла дверь, когда я просунул в щель ногу. Она посмотрела вниз на мой ботинок, как будто это была самая немыслимая на свете вещь на этом вот месте.
— Почему бы вам не сказать «Да!» жизни?
— Мы не принадлежим к Свидетелям Иеговы. — Она строго посмотрела на меня.
— Фру Бернер никогда не принимает. — «Никогда» — было слово в ее духе.
— Даже в связи с трагической гибелью своего сына?
— Это визит соболезнования?
— Своего рода.
— Я могу передать соболезнования. Ваше имя?
Я сделал вид, что не слышу.
— Скажите… Скажите фру Бернер, что мне надо рассказать ей что-то важное. Касающееся смерти ее сына. Попросите ее уделить мне пять минут. Я подожду.
Маленькая старушка в изумлении наклонилась ко мне, и на ее сморщенном личике я увидел истинное изумление.
— Хочу сказать вам, молодой человек, что за последние четырнадцать лет фру Бернер никогда никого не принимала.
— Тогда… самое время это сделать. Вы передадите?