Мёртвые бабочки
Шрифт:
Золлак остановился и взял Сирила за подбородок.
– В твоём случае оно пришло непоправимо поздно, верно? Ты бы и рад вернуть всё как было, но по какому-то прискорбному стечению обстоятельств ещё не научился возвращать жизнь. И ты готов отдать свою душу в обмен на то, чтобы вернуть обоих этих голубков, дочь и папочку.
Рука Золлака стала мокрой. Сирил плакал беззвучно, слёзы сплошным потоком текли по его щекам и подбородку. Он часто моргал и морщился, как будто испытывал физическую боль.
– Вижу, что правда, - сказал Золлак.
– А правда чаще всего бывает очень кусачей. Но всё же лучше так, чем носить всё это в себе.
– Что мне делать?
– спросил Сирил.
– Ради всех богов, что мне делать?
– Я не знаю. Посоветовал бы тебе бежать. Может быть, тебе бы даже удалось убежать из дворца. Но от себя не убежишь.
– Что же мне делать?
– повторил Сирил.
– Жить с этим, как я понимаю, ты не хочешь. Сейчас, конечно, ты думаешь, что не можешь, но это не так. Люди привыкают ко всему. А если ты не хочешь до конца дней своих чувствовать себя последним подонком, значит, у тебя ещё есть какой-то шанс. Тогда остаётся одно - исправить содеянное.
– Исправить! Это невозможно. Я слишком... слишком плох для этого мира. Я слишком плох для тори! Я не тори!
– Вздор. Как кто-то может быть хорош или плох для мира? Это же не яблочный сидр! Впрочем, в одном ты прав. Одно гнилое яблоко действительно может испортить хороший напиток. Один плохой человек может испортить весь мир. Но это не значит, что мы должны выдрать с корнем каждого сукиного сына. Некоторых надо оставить, иначе жизнь будет слишком пресной.
Никогда в жизни Сирилу не было так тяжело. Жизнь тори всегда подразумевала повышенную ответственность, и дело было не только во внешней красоте. Прекрасный тори должен был быть прекрасным как снаружи, так и изнутри. Чистая кожа и чистые помыслы. Сейчас Сирил чувствовал себя грязным. Красная отметина на руке почти прошла, но он чувствовал её присутствие. Отметина напоминала Сирилу о том, что он наделал.
Перси Краго часто любил повторять, что кому много дано, с того много и спросится. Только сейчас Сирил понял, что имел в виду отец. Сирил не верил в покаяние и прощение. Да он и не нуждался в том, чтобы его простили за содеянное.
Слёзы высохли. Сирил встал с кровати и бросил на Золлака спокойный взгляд. Слабо улыбнулся.
– Куда ты собрался?
– спросил Золлак.
– Я бы мог сбежать, - сказал Сирил.
– Я могу сбежать от людей, но не могу убежать от себя, в этом ты прав. Никто не может убежать от себя, верно? Это как убегать от смерти.
Золлак молча кивнул. Сирил вскинул подбородок.
– Я сделал много зла. Значит, настала пора добрых поступков.
Сирил Краго покинул дворец. Домой он не вернулся, отец и братья сочли его погибшим. Жизнь тори удивительно длинная, за этот срок можно совершить много хорошего и плохого. Для начала Сирил решил узнать, что же является хорошим. Потом он сменил имя и стал проверять полученные навыки на практике. Умер он глубоким стариком. К его новому имени люди добавили приставку "Чистый" и назвали реку в его честь. Чистый Итеру.
193.
Бывшее Французское графство теперь носит имя Крокодилова пустошь. Никто из местных жителей никогда в жизни не видел живого крокодила, но на месте бывшей Эйфелевой башни
– Лёгкое прикосновение греха только подтверждает безупречность.
Ага, как же, - бормочет Ксен голосом Сонара: - Можно вымазать в грязи епископа и от этого он не станет греховнее. Но грех святого отшельника куда как страшнее. Если кого-то убью я, все скажут "чего ещё можно от него ожидать". Но если Лори вздумает что-то украсть, её будут порицать до конца дней. Черт бы побрал эту проклятую мораль! Какой с неё толк, если всё можно перевернуть с ног на голову.
Ксенобия бредёт по развалинам. Её нос улавливает целую гамму разнообразных запахов. Аромат свежего хлеба, запах дыма от костра, зловоние выгребной ямы. Люди, живущие здесь, мало заботятся об удобстве своих жилищ. Они довольствуются каменными руинами и плетут крыши из гибких зелёных прутьев. Хотя назвать их людьми не поворачивается язык. У них две ноги и две руки, но на этом, пожалуй, сходство и заканчивается. Кожа зелёная и какая-то сырая на вид, перепонки между пальцами, на шеях жаберные складки. Наверняка Нек Светлячок почувствовал бы себя среди своих. Люди переговариваются гортанными голосами и хмуро посматривают на Ксен. В глазах ребятишек любопытство. Головы взрослых совершенно лысые, а вот дети могут похвастаться густыми кудрями.
Посреди одной из улиц каким-то непостижимым образом оказалась огромная каменная голова с двумя лицами. У неё два огромных разинутых рта, между которыми узкий проход. Пройти сквозь голову может только один человек, да и то, согнувшись в три погибели. Ксен боком проходит внутри головы. Запах там стоит просто убийственный, как будто бы здесь склад для дохлых крыс со всей округи.
Ксен без устали шагает от рассвета до рассвета. Иногда её останавливают зелёные люди и обращаются с вопросами на смеси французского и английского языков. Иногда Ксен отвечает, иногда нет.
– Кто ты? Куда ты идёшь?
– Меня зовут Ксен, - отвечает она.
– Чудное имя. Ты пришла с la haute montagne?
Ксен не спорит.
– Да. Я иду к морю. К мосту. Le grand pont.
Люди качают тяжёлыми головами.
– Дорога неблизкая. Qui cherches-tu?
– Я ищу того, кто поможет моей сестре.
– У меня тоже была сестра. Она умерла от зимней болезни. А перед смертью почти выблевала свои лёгкие.
– Я скорблю вместе с тобой, - говорит Ксен.
– Но мне надо идти дальше.
– Благослови тебя бог, - говорит один из людей. Другой кивает: - Dieu tu bИnisse.
Заручившись благословением неизвестного бога, Ксен спешит дальше. Через несколько дней она добирается до берега Ла-Манша. Один из зелёных людей сообщил ей, что большая вода называется Vertes Manche , Зелёный рукав.
– Зелёные рукава были моей радостью, - напевает Ксен.
– Vertes-Manches Иtait mon bonheur!
Она стоит на берегу пролива и смотрит на совершенно зелёную воду. Ксен совершенно не хочется знать, что за твари теперь населяют пролив. Одно можно сказать совершенно ясно. Экология здесь ни к черту.