Мертвые канарейки не поют
Шрифт:
– Ну что, матушку навещала? – спросил Лев Георгиевич, резко трогаясь с места. В его тоне чувствовалась нескрываемая насмешка.
До Риты вдруг дошло – ну конечно же, это ведь он! Барковский изнасиловал не только ее саму, но и ее маму. И вовсе не случайно он оказался здесь, около областной больницы: явно знал, что Рита здесь и рано или поздно выйдет.
Или кто-то из подкупленного медперсонала элементарно позвонил ему на мобильный, когда Рита собралась смотаться домой.
И Лев Георгиевич подкатил к крыльцу.
Девушка пристально взглянула на адвоката, лихо
– Это ведь вы изнасиловали мою маму? – спросила она дрогнувшим голосом, и Барковский, повернувшись к ней вполоборота, не выказал ни малейшего удивления или раздражения.
Как будто…
Как будто он ждал именно этого вопроса!
– Точно вы! – крикнула Рита. – Вы – мерзавец, скотина, тварь! Вы…
Голос ее сорвался, а Барковский, затормозив на светофоре, произнес:
– Смотри, Ритка-маргаритка, как бы тебе не наговорить на статью за оскорбление. Хотя понимаю, мы ведь тут с глазу на глаз, доказать ничего нельзя. Если, конечно…
Он сделал многозначительную паузу и, снова трогаясь с места, лукаво добавил:
– Если, конечно, наш разговор не записывается на, скажем, миниатюрный диктофон, спрятанный где-то у тебя в сумочке или, может быть, даже у тебя на теле…
Он знал! Знал, что она записала их беседу? Но каким образом?
– Так это вы? – произнесла Рита снова, на этот раз громко и отчетливо.
– Я ведь тебе тоже вопрос задал, Ритка-маргаритка…
Девушка закричала:
– Я первая спросила! Это вы изнасиловали мою маму?
Барковский, свернув на перекрестке, холодно заявил:
– А что, ее изнасиловали? Какое, однако, горе! И заметь, это не ирония и не сарказм, а подлинное человеческое сочувствие!
Рита не сомневалась, что ни на какое сочувствие Барковский не способен.
– Значит, вы, – сказала уверенно девушка. – Но если вы считаете, что это вам сойдет с рук так же, как сошло со мной, то жестоко ошибаетесь! И ваши жадные до денег дружки в органах власти вам не помогут! Клянусь, что добьюсь того, чтобы…
Лева Георгиевич повысил голос:
– Можно и мне сказать? Прежде чем ты, Ритка-маргаритка, начнешь обвинять меня невесть в чем, позволь сообщить тебе следующее: нападение на твою матушку, как я понимаю, было совершено вчера?
– Вам лучше знать! – процедила Рита, а Лев Георгиевич качнул седой головой:
– Грубить старшим нехорошо, тебя что, матушка этому не учила?
Рита едва сдержалась, чтобы не ударить по лощеной физиономии этого мерзавца, изнасиловавшего ее, а затем и ее маму.
И, не исключено, сделавшую ее инвалидом.
– Ну ладно, хами, если так хочешь. Однако позволь сказать тебе, Ритка-маргаритка, что с вечера четверга я был в Москве. В срочной деловой поездке. Вылетел в столицу вечерним рейсом в двадцать сорок, а вернулся сегодня утром в восемь ноль пять. И, заметь, это легко проверить! Так что если преступление произошло в пятницу, а твои слова позволяют это заключить, то я к нему, конечно же, никак не могу быть причастен.
Рита, переварив
– Понимаю, улетели в Москву, чтобы создать себе алиби. А потом тайно прилетели в пятницу, чтобы… чтобы изнасиловать мою маму, снова улетели туда и прилетели уже на следующий день…
Она запнулась, а Лев Георгиевич мягко заметил:
– Ну, видишь, ты сама в это не веришь. И на поезде, даже самом скоростном, я не успел бы приехать из столицы, трахнуть твою матушку и вернуться обратно в Москву, чтобы утром улететь на самолете. Более того, у меня в течение всей пятницы был ряд деловых встреч, ради которых я, собственно, и поехал в столицу, и мои многочисленные и крайне, заметь, многоуважаемые деловые партнеры могут подтвердить, что я в течение всего дня был в столице. А вечером в пятницу я расслаблялся в элитном московском клубе, откуда рано утром поехал прямиком в аэропорт, чтобы вернуться на малую родину. И это тоже могут подтвердить мои многоуважаемые деловые партнеры, а также ряд дам, работающих в данном элитном ночном клубе. Убедил?
Отчего-то Рита не сомневалась, что Барковский говорит правду, однако она была уверена, что это он стоит за нападением на маму.
– Тогда это совершил ваш сын Гоша! – сказала она, окончательно успокоившись. – Он от вас недалеко ушел.
И про себя подумала, что это, вернее всего, не так и Гоша, несмотря на то, что он помогал свое родителю-зверю, все же не такой монстр, как его старик.
– Ах, Ритка-маргаритка, разве я не сказал, что мой сын Гоша летал в Москву вместе со мной и принимал участие в переговорах на правах моего помощника? Надо же сына вводить в курс дела, он скоро окончит университет, ему через год-другой переговоры с моими многоуважаемыми партнерами в одиночку вести. А вечером Гоша вместе со мной ездил в тот самый элитный ночной клуб, что готовы также подтвердить тамошние дамы, правда, иные.
И, притормаживая, добавил:
– На тебе лица нет, если честно, и выглядишь ты отвратительно. Может, заедем в ресторан и закусим? Я приглашаю!
Рита, посмотрев на Барковского, ответила:
– Что ж, понимаю, организовали себе и своему сынку идеальное алиби. Думаю, у вас это получилось. А это значит, что…
Ее голос дрогнул, и она выпалила то, что только что пришло ей на ум:
– …что кто-то другой по вашему распоряжению совершил нападение на мою маму, пока вы находились в Москве! Ведь так?
На этот раз Барковский ничего не ответил, но на его лице возникла хитрая улыбка. Рита поняла, что так оно и было.
– Выпустите меня! – закричала она, а Лев Георгиевич возразил:
– Ну, чего ты дергаешься, Ритка-маргаритка, я почти привез тебя…
Рита ударила его кулаком по коленке, Барковский взвыл и перехватил на лету ее кулак, который она снова хотела опустить на его конечность.
Выворачивая ей запястье, он прошипел:
– Вот видишь, что бывает с мамами плохих девочек. Плохих и тупых. Потому что ты, Ритка-маргаритка, именно такая: плохая и тупая. Мы же договаривались, что никакой огласки не будет, не так ли?