Мертвые канарейки не поют
Шрифт:
Что мама не будет такой, как прежде. И что в самом худшем случае мама…
Мама до конца жизни останется инвалидом!
Рита не задавала вопросов, восприняв информацию от хирурга безучастно, даже равнодушно. Но не потому что судьба мамы ей была безразлична, вовсе нет.
Потому что она не могла поверить, что это происходит на самом деле.
Как будто она в фильме ужасов оказалась.
Ей вдруг вспомнилось: она уже была в фильме ужасов тогда,
И после этих событий тоже.
Но ведь героиней персонального фильма ужасов была только она сама. А теперь выходило, что…
Что ими стали и ее родители?
Но что же это за напасть – ведь все уже было на мази, еще немного, и козни Барковского будут разоблачены. И тут такой кромешный ужас.
Рита, замерев, вдруг увидела палату, в которой медсестра небрежно складывала вещи – это были вещи ее мамы.
– Я дочь пациентки, – сказала она, входя туда. – Мне можно их забрать?
Медсестра ответила:
– Это вы с милицией обсуждайте. Это ведь какие-то там улики… Хотя вот это, думаю, забрать можно.
И она указала на помятую коробку, приоткрытую с одного боку, где была видна расплющенная сдобная масса.
То, что раньше было тортом «Наполеон».
Рита осталась в больнице до утра, а потом уговорила себя поехать домой, чтобы помыться и переодеться. Однако как только она вошла в квартиру, раздался телефонный звонок: мама пришла в себя.
Она полетела обратно в больницу и, наконец, была препровождена в отделение, где находилась мама.
Голова ее была в бинтах, глаза закрыты. Рита склонилась над мамой, дотронувшись до ее руки, и та слабо пошевелилась.
Веки мамы дрогнули, она открыла глаза и уставилась на Риту. Та вдруг испугалась, что мама ее не узнает, – таким странным и неосмысленным был взгляд.
– Ребенок, это ты, – раздался тихий голос мамы. – Где это я?
Значит, узнала! Ликуя, Рита прижала к губам руку мамы и, помня о том, что профессор, оперировавший ее, вел речь о возможной ретроградной амнезии, впрочем, временной, произнесла:
– Мамочка, ты в больнице. Но с тобой все хорошо.
Рита боялась, что мама пожелает знать, как она оказалась в больнице, но этот вопрос ее совсем не интересовал.
– Ах, ну, значит, я в надежных руках! – сказала мама, узнав, кто ее оперировал, а потом вдруг нахмурилась: – Ребенок, а почему ты не в школе?
Рита снова поцеловала ее руку и сказала:
– Мамочка, сегодня ведь суббота. Так что в университет только на следующей неделе.
Говорить о том, что она на больничном и, главное, по какой причине, она не намеревалась. По крайней мере, в данный момент.
– Какой такой университет? – спросила мама. – Ребенок, ты что-то путаешь.
И она безмятежно продолжила, словно не замечая замешательства дочери:
– В университет ты еще поступишь, конечно. Ты ведь хочешь на юридический, но мы с папой настоятельно советуем тебе идти на медицинский.
Спускаясь по ступенькам областной больницы, Рита горестно думала о том, что мама пришла в себя и вполне адекватна, – за исключением того, что она уверена в том, что ее дочка Рита ходит в девятый класс и ей всего четырнадцать лет.
Все, что имело место быть за этим временным порогом, для мамы как будто и не существовало.
Профессор глубокомысленно сказал, что это может быть одним из последствий черепно-мозговой травмы, последствием временным, однако Рите показалось, что он недоговаривает.
А что, если мама навсегда останется такой?
Впрочем, даже если и останется – значит, она просто немного отстанет от жизни, вот и все!
Но как бы она сама хотела оказаться в прошлом, в девятом классе, позволить родителям уговорить себя пойти вместо юридического на медицинский, никогда не познакомиться с Гошей Барковским, не влюбиться в него, не поехать на семейный сабантуй на даче и не стать жертвой изнасилования со стороны его отца!
Резко остановившись, Рита вдруг подумала о том, что стоило ей наведаться к журналисту Харламову, как…
Как неприятности обрушились на ее семью!
И ведь это не случайности, а закономерности. Кто-то сделал так, чтобы отца снова взяли под стражу, и буквально потом…
Напал на маму и изнасиловал ее!
Словно…
Словно это была пиратская «черная метка».
– Ритка-маргаритка! – услышала она до дрожи знакомый голос и, быстро обернувшись, заметила темно-синюю «БМВ», из-за руля которой ей приветливо махал элегантный Лев Георгиевич.
– Разреши тебя подвезти?
Рита ускорила шаг, но «БМВ» адвоката неотступно следовала за ней. Хорошо, что остановка трамвая была неподалеку, там-то она от него оторвется.
– Ритка-маргаритка, а как дела у твоей матушки? – донеслось ей в спину, и Рита остановилась как вкопанная.
Медленно повернувшись, она дрожащим голосом спросила:
– Вы… вы имеете к этому отношение?
Барковский распахнул дверцу и произнес:
– Ух, какой сегодня морозец! Давай залезай, у меня в салоне тепло. А то чего орать на всю улицу!
Говорил он дружелюбно, но в изумрудных глазах Рита заметила злобные огоньки.
Подсаживаться к этому садисту в автомобиль было верхом безумия, однако Рита вдруг поняла, что терять ей нечего.
Отец в СИЗО, мама в больнице, а она сама…
Она сама оказалась в салоне автомобиля человека, который ее изнасиловал. И который, похоже, был причастен и к другим недавним преступлениям. И выяснить это она могла, только переговорив с ним. Тем более что Барковский-старший, по всей видимости, и сам жаждал этого.