Мертвые канарейки не поют
Шрифт:
И все же сталкиваться с ним ей было страшно.
Антон тоже не бездействовал и в начале марта доложил:
– Что же, мать, я раздобыл кое-какие сведения. Знаешь, ведь один из прозекторов в городском морге теперь мой лучший друг! Он запойный алкаш, а я снабжаю его отличным коньяком…
– В городском морге? – протянула Рита.
Она отчего-то подумала о маме, состояние которой ухудшалось, и об отце, который все еще сидел в СИЗО – суд должен был состояться не раньше июня.
– Ну да, мать! Ведь смотри – если есть жертвы, то, как ни страшно это звучит, должны быть и трупы. Ведь логично?
Рита
– Думаю, часть трупов они прячут так, что их не находят. Значит, они нашли способ избавляться от трупов, не привлекая внимания! Но, как я и говорил: чем больше преступников в деле, тем выше вероятность, что они допустят ошибку!
Он продемонстрировал Рите диктофон:
– Не такой крутой, как у тебя был, зато при мне. Так вот, мне пришлось долго окучивать этого алкаша из морга. Потому что он хоть и хлестал мой коньяк, но откровенничать не спешил. И вот вчера мне удалось его споить до такой степени, что он потерял контроль и наконец поведал мне о том, что нам нужно. Впрочем, сама слушай!
Он включил диктофон, и до Риты донесся гнусавый, хотя и внятный голос явно пьяного мужчины:
«…хороший ты мужик, Тоха! Таких в наше время нет! Вокруг одни мрази и убийцы. Ну да, чего вылупился, убийцы! Не веришь? Как это не веришь! Ты это мне не веришь, что ли? Ты что, Тоха, меня не уважаешь…»
После достаточно долгого выяснения того, кто кого уважает и в какой степени, прозектор, направляемый коварным Антоном, вернулся к нужной теме:
«…ну, стало быть, и могу тебе душу излить. А то, знаешь, как на душе свербит! Поэтому и пью, Тоха! Знаю ведь, что покрываю недобрых людей, но ведь я человек маленький, слабый. А все равно совесть во мне осталась, не всю пропил. Или думаешь, что всю? Ну, скажи, думаешь, что всю?…»
После новых философствований, вызванных непомерными возлияниями, прозектор наконец заговорил о сути:
«…и расскажу, потому что кому-то надо рассказать! Жена, лахудра крашеная, меня бросила и ушла к другому, дети, паршивцы, знаться не хотят, соседи гады, друзей, кроме тебя, Тоха, нет. А на душе кошки скребут! Приходится мне тут заниматься тем, что трупы женские, которые время от времени привозят, ну, в среднем, не больше двух в месяц, освидетельствовать. Причем не так, как положено, а как надо. Потому что люди серьезные, платят хорошо. Но все равно я по уши в дерьме, Тоха! Потому что привозят они ко мне тела тех, кого при жизни мучили, а потом убили. Кого задушили, кому горло перерезали, кого закололи, а иногда даже выпотрошили, как индейку. Всегда девки, всегда молодые. И всегда жертвы множественного изнасилования непосредственно перед смертью…»
От этих слов Рите сделалось страшно. Она-то думала, что это ей выпала страшная судьба. А выходило, что ее тело могло оказаться на столе городского морга – со следами насильственной смерти, вероятнее всего, мучительной и долгой.
«…и хотя я лишних вопросов никогда не задаю, понятно, что это жертвы тех, кому нравится над несчастными куражиться, а потом различными способами, причем, Тоха, поверь, способами просто кошмарными, этих девчат убивать. И, как я по их разговорчикам понял, когда они мне тела привозили, они все это на пленку фиксируют. Ну, свои частные фильмы ужасов снимают. Только не такие, где актеры все в итоге живые и невредимые, а такие, в которых эти девки погибают. А вот одна из последних так на мою дочку была похожа, что я струхнул и даже позвонить своей хотел,
Частные фильмы ужасов! От этих слов Рита вздрогнула.
– Ладно, мать, – сказал Громыко, перематывая пленку, – дальше он понес всякую религиозную ахинею. Ага, вот здесь снова становится интересно.
«…и понял, что, если в итоге кому и придется отвечать, так это мне, ведь это я фальшивые свидетельства о смерти по естественным причинам подмахиваю или вообще помогаю избавляться от тел без всякой отчетности. У меня, как я уже говорил, Тоха, кореш в крематории работает. Кочегаром! А я хоть и не с самого начала, а трупа так с десятого, но стал проводить вскрытие, как положено, фиксируя все письменно, но только, понимаешь, для себя, для своего личного, Тоха, архива! Чтобы в случае чего предъявить, когда менты за мной придут: да, знал, да, был подельником, однако вот, товарищи менты, результаты вскрытия большинства жертв, с фотографиями и даже взятыми мной отпечатками пальцев. Такое потом учесть должны на суде. Если меня эти серьезные люди, конечно, прежде сами не порешат…»
Антон снова перемотал пленку, желая поставить еще какой-то наиболее смачный кусок признания, живописавший наиболее кошмарный случай, но Рита, попросив его этого не делать, тихо спросила:
– И сколько всего таких тел он… переоформил?
– Двадцать девять! – заявил Громыко с гордостью, и Рита в ужасе подумала, что по крайней мере двадцать девять девушек и женщин стали жертвами этого клуба по интересам.
А в действительности намного больше.
– Кто привозит ему трупы? – спросила Рита, и Громыко одобряюще кивнул головой:
– Верно мыслишь, мать! Думаю, из тебя самой вышел бы отличный журналист-расследователь. Имен мой новый приятель из морга не знает, а если и знает, то не помнит, а если и помнит, то они наверняка ненастоящие. Однако что настоящее, так это номерной знак автомобиля, на котором к нему доставили одно из тел. Он алкаш алкашом, а такие вещи замечает и записывает. И мне этот номерок сообщил!
Рита посмотрела на него, и Антон заявил:
– Конечно, я пробил его по базе данных. И знаешь, на кого этот автомобиль зарегистрирован? На околотелевизионную фирмочку, занимающуюся производством программы «Суд идет!».
Понимая, что они на верном пути, Рита добилась того, чтобы ее перевели в утреннюю смену. Так у нее было больше шансов столкнуться в здании телецентра с Харламовым. Если она раньше избегала этого, то теперь буквально жаждала.
Как Рита убедилась, мало кто из сотрудников обращал внимание на уборщицу, не придавая значения ее присутствию. Словно она была не человеком, а мебелью или растением.
Но это было ей только на руку.
Подслушивая разговоры работников редакции программы «Суд идет!», она узнала, что у Харламова, помимо законной супруги, имеется любовница, обитающая на проспекте Кирова, то есть в самом центре города, в сталинской высотке.
А через несколько недель, когда повернулась удачная возможность, Рита стянула связку ключей из харламовского пиджака, висевшего на стуле в его кабинете, пока шла запись очередного выпуска «Суд идет!». Связку она передала Антону, тот оперативно сделал дубликаты, вернул ей ключи, и она положила их в карман пиджака еще до того, как завершились съемки.