Мертвые мухи зла
Шрифт:
– Мать - в больнице. Отец - погиб в 1939-м, на Финской. Давайте я сам к вам приду, вместо них обоих? Или обеих? Как прикажете?
Он сейчас выгонит меня навсегда. И будет прав. Но я ничего не могу с собою поделать. Не хочу...
И вдруг в его глазах мелькает нечто вполне человеческое.
– Ладно. Иди на уроки. Пока. Отныне нам придется жить вместе. Тебе и мне. И всем остальным. Директор не вернется. Учитель литературы - тоже. Литературу буду преподавать я.
Поворачиваюсь и опрометью лечу в дверь. Какие уроки... Какие к чертовой матери уроки,
Ноги - как крылья; улицы, люди остаются далеко внизу, или это только кажется мне... Черные крылья несут меня вдоль колонн Михайловского замка, мимо церкви Пантелеймона, вот, на острие возник белый храм с оградой из пушек, сердце выскакивает из груди, только зачем мне оно? И два дома, рядом: один декабриста Булатова, странный был революционер, я даже сейчас, в тумане отчаяния сопрягаю, сопрягаю... Так научил Анатолий, так научил, никогда не откажусь, не отрекусь. Булатов... Золотое оружие, удивительная храбрость в восемьсот двенадцатом и... Не решился убить государя. Не решился... Порядочность оказалась выше идеи...
Второй - Анатолия.
Чугунные ноги плохо взводят на этаж. Стучу, звоню, долго не открывают, наконец в щель проглядывает старушечье лицо: "Вам что? Вы кто?" Шепчу надрывно, объясняю, бабушка не сбрасывает цепочку. "Иди, милок. Их обоих забрали ночью, позавчера. Иди, а то не приведи Бог..." Не откроет. Я ничего не узнаю. Хотя... Чего узнавать? Все яснее ясного...
Домой? Нет. Не пойду. Я не ладил с мамой, но теперь, без нее? Это не дом. Все чужое. Ну почему, почему не напросился я поехать вместе с мамой в больницу? Сейчас хоть этим не мучился бы! Задний чертов ум. И что теперь делать?
Какая больница у нас рядом? Нет никакой. Вот, на Литейном есть, бывшая Мариинская, нового названия не знаю. Туда? Иду чугунным шагом, ноги чужие. Вот она, ваза со змеей. Больница. Дай бог, чтобы маму привезли сюда. Тогда я все узнаю. Двери, вхожу, стеклянная перегородка, справочное, наверное. На скамейке человек в форме. Голова на коленях, вид невероятный. А фигура знакомая. Отчим?
Поднимает голову. Глаза красные, по щекам - слезы. Цедит, не разжимая губ:
– Выкидыш. Не будет мальчика. Я, понимаешь, мечтал о мальчике. Понимаешь, нас мог объединить только мальчик. Твой брат. А теперь мы с тобой разойдемся, как в море корабли...
Глажу его по плечу.
– Мама жива. У вас еще будет ребенок. Главное - жива.
– Ты прав. Жива. Но детей не будет. Никогда. Доктор сказал. Ладно... Пойдем домой. Маму через два дня выпишут. Ты постарайся... Быть помягче, что ли?
– Смотрит вопрошающе, мне хочется его обнять, приласкать, утешить. И я обнимаю, он ошеломлен, хлопает меня по спине - от растерянности, должно быть, я бормочу что-то невнятное, но он понимает. Ладно. Черно вокруг, но ведь мы - одна семья. Мы любим друг друга. И это главное.
...Пьем чай, без удовольствия, так, по необходимости.
– У нас - новый директор, он же учитель литературы. Я с ним сцепился, уж извини...
– Перехожу на "ты", сам не знаю почему.
–
– кивает.
– Да. Они там наткнулись на подробное сообщение... донос Кузовлевой и Федорчука. Правда, обоих уже нет, дело создать сложно, но они выкопали нечто о тетушке Анатолия Вячеславовича. Это из-за нее сыр-бор. Она некогда служила ремингтонисткой. Угадай - где? В Санкт-Петербургском охранном. Это все, Сергей. Забудь о них.
– А... директор?
– Тут проще. Отпустят. Только нигде он больше работать не будет. Дадут десять дней - дабы оставил Ленинград навсегда. Ты ведь знаешь его прошлое... Вот. Сработало.
Я прощаюсь и отправляюсь спать. Вернее - читать. Все равно не усну...
"Хозяин дома (зубной врач Владислав Дмитриевич) и Веретенников отправились к знакомому старичку за книгой Дитерихса в восьмом часу вечера.
– Никаких сомнений!
– провозгласил, надевая шляпу адъютант.
– Это его несомненный пациент, он не откажет, хотя и раритет. Библиофилы дают раритет крайне неохотно...
Когда стукнула входная дверь, адъютант глубокомысленно изрек:
– Вы когда-нибудь думали о том, что такое предчувствие? Я много размышлял над этим. Знаете, ответ кроется в самом понятии. Смотрите: пред-чувствие. Нечто внутри нас. О том, чего вне нас еще нет. Пока нет. Забавно... чувство опасности идет извне. Оно явно. А предчувствие опасности - из ниоткуда. Не согласны? И не важно. У меня предчувствие: Владислав и Веретенников вляпаются. Ступайте, предупредите Лену. А я сейчас вернусь...
Званцев только плечами пожал. Предчувствие? Вполне дамское состояние. Неуловимое, как запах духов. Как мираж... Спустился вниз, Лена раскладывала пасьянс, сказал нервно:
– Соберите вещи. Владислав Дмитриевич ушел за книгой, Веретенников следом. Добра не будет, поверьте.
Она смотрела удивленно:
– На вас лица нет!
– Предчувствие. Ждите в машине, за углом. Если не вернусь... Ну вы, я думаю, сообразите.
Дом библиофила стоял в конце улицы, отдельно, в окружении старых лип. Деревянный, в два этажа, с высокой башенкой и флюгером, узорчатым крыльцом а-ля рюс. Так в Гатчине строили с того дня, как во дворце поселился император Александр Александрович. Было уже темно и с каждой минутой становилось темнее, но даже в черноте заметны были два автомобиля: их облик нельзя было перепутать ни с каким другим... "Вот и не верь...
– подумал убито.
– И что теперь?"
Следовало убедиться, что Владислав Дмитриевич и Веретенников угодили в капкан. Подошел ближе, около автомобиля прохаживался штатский с характерной военной выправкой. С другой стороны дома - там, где ярко светила сквозь занавеси хрустальная люстра - стоял еще один. "Круто обложили..." - Званцев замер около автомобиля, разглядывая спину шофера. Тот откинулся на спинку сиденья и, судя по всему, сладко спал. "Наработался, бедный...
– мелькнуло безо всякой, впрочем, иронии.
– Сколько они за день шерстят? А раньше? Это же и вовсе нечеловеческий труд был..."