Мертвый и живой
Шрифт:
Джоко указал на ощетинившийся стержнями коридор.
– Ты идешь первой.
Как и в прошлый раз, едва Эрика ступила в коридор, синий лазерный луч осветил ее с головы до ног, потом с ног до головы, выясняя, кто пришел. Луч погас. Гудение смолкло.
С неохотой Джоко последовал за Эрикой к очередной стальной двери.
Эрика вытащила пять засовов и открыла последний барьер, за которым лампы осветили комнату площадью в двадцать квадратных футов, без единого окна, обставленную, как викторианская гостиная.
– И что ты думаешь? – спросила она тролля.
Уже
Джоко прошелся по паркету из красного дерева и прокомментировал: «Гладко». Потом вдавил пальцы ноги в старинный персидский ковер: «Мягко».
Уткнувшись своим необычным носом в обои, глубоко вдохнул, насладился запахом: «Клей».
Его восхитил камин, отделанный снаружи ореховым деревом, изразцы вокруг очага. «Блестят», – оценил он изразцы.
Рупором приложив левую руку к левому уху, наклонился к абажуру одного из торшеров, словно прислушивался к свету.
Он попрыгал на кресле: «Пружинистое», – уделил много времени резному потолку: «Красивый», – на спине заполз под диван, присвистнул.
Вернулся к Эрике.
– Красивая комната. Пошли.
– Ты не можешь это игнорировать.
– Игнорировать что?
Эрика указала на огромный стеклянный ящик: длиной в девять футов, шириной в пять, высотой более трех. Он стоял на бронзовых изогнутых ножках. С граней шести стеклянных панелей сняли фаски, сами панели сцепили бронзовым каркасом.
– Он похож на гигантскую шкатулку для драгоценностей, – сказала Эрика.
Тролль чмокнул безгубым ртом.
– Да. Шкатулка для драгоценностей. Пошли.
Заполняла ящик полупрозрачная красновато-золотистая субстанция, и визуально определить, какая именно, не представлялось возможным. В какой-то момент казалось, что это жидкость, а в следующий возникало ощущение, что в ящике клубится какой-то газ или пар.
– В нем жидкость или газ? – спросила Эрика.
– Одно или другое. Пошли.
– Посмотри, как жидкость или газ вбирают в себя свет. И какой цвет, золотой и алый одновременно.
– Джоко хочет пи-пи.
– Ты видишь, как внутренняя люминесценция открывает что-то большое и темное, подвешенное в ящике?
– Джоко очень хочет пи-пи.
– Хотя я не могу разглядеть ни единой детали этой черноты, она мне что-то напоминает. Она тебе что-то напоминает, Джоко?
– Джоко она напоминает тень.
– Мне она напоминает скарабея, застывшего в древней смоле. Древние египтяне полагали скарабея священным.
Все это напоминало фрагмент из книги Райдера Хаггарда, но Эрика сомневалась, что тролль сможет оценить отсылку к автору великих приключенческих романов.
– Кто это… скарабей?
– Гигантский жук, – ответила Эрика.
– Ты слышала? Джоко очень хочет пи-пи.
– Ты не хочешь пи-пи.
– Лучше ты мне поверь.
Эрика сунула руку ему под подбородок, подняла голову, заставила встретиться с нею взглядом.
– Посмотри мне в глаза и скажи мне правду. Я узнаю,
– Узнаешь?
– Лучше ты мне поверь. А теперь… Джоко хочет пи-пи?
Он не отрывал своих глаз от ее, обдумывая ответ, на лбу выступили крохотные капельки пота.
– Нет, желание прошло.
– Я так и думала. Посмотри на тень, плавающую в ящике. Посмотри, Джоко.
С неохотой он посмотрел на обитателя огромной шкатулки для драгоценностей.
– Прикоснись к стеклу, – добавила Эрика.
– Зачем?
– Я хочу увидеть, что произойдет.
– Джоко не хочет увидеть, что произойдет.
– Я подозреваю, что ничего не случится. Пожалуйста, Джоко. Ради меня.
Словно ему предлагали прикоснуться к носу свернувшейся кольцами кобры, тролль поднес палец к стеклу, подержал несколько секунд, потом отдернул. Остался в живых.
– Холод. Лед.
– Да, стекло холодное, – кивнула Эрика, – но не такое холодное, чтобы ладонь примерзла к нему. Давай поглядим, что произойдет, если к стеклу прикоснусь я…
Она приложила к стеклу указательный палец, и тень внутри дернулась.
Глава 49
«Отец… отец… отец…»
Псевдо-Уэрнер шел неуклюже, столкнулся с восточной стеной коридора, потом с западной, отступал на четыре-пять футов, прежде чем продвинуться вперед на семь-восемь, словно по каждому движению решение принималось большинством голосов некоего комитета.
Это существо не просто было чудовищем, оно являло собой злобную насмешку над всеми достижениями Виктора, призванную поиздеваться над его триумфами, показать, что работа всей его жизни – грубая пародия на науку. Теперь он подозревал, что Уэрнер не стал жертвой глобальной трансформации на клеточном уровне, что никакая он не жертва, а преступник, что начальник службы безопасности сознательно восстал против своего создателя. И действительно, судя по этому многоликому страшилищу, все сотрудники «Рук милосердия» слились в безумном конгломерате плоти, превратились из толпы в единое целое. И проделать это они могли только по одной-единственной причине: чтобы оскорбить своего создателя, проявить к нему неуважение, обесчестить его, выставить на посмешище. Выражая таким образом свое иррациональное пренебрежение, даже презрение, эти неблагодарные твари рассчитывали вызвать у него замешательство, заставить потерять уверенность в себе, унизить его.
Плоть дешева, но плоть также и вероломна.
«Отец… отец… отец…»
Эти машины из мяса вообразили себя философами и критиками, решили осмеять единственного гения, с которыми их свела судьба. Виктор трансформировал мир, тогда как эти отступники трансформировали лишь себя, однако они решили, что деградация прежних, мастерски сделанных форм поставит их на одну доску с ним, возможно, даже выше, позволит насмехаться и оскорблять его.
И пока псевдо-Уэрнера кидало от стены к стене, пока он отступал для того, чтобы двинуться вперед, Виктор сказал ему, им всем, соединенным в нем: