Мертвый мир - Живые люди

Гилл Полина

«Мамочка, ты не хочешь идти сюда?» - младший сыночек, что держался за край рукава, взволнованно поинтересовался, готовясь защищать меня от всего, чего только можно. – «Ты боишься?»

«Нет, милый, с вами я ничего не боюсь», - и это было правдой, потому что, чувствуя их поддержку, я была готова свернуть горы, уничтожить цивилизацию, пережить эпохи и войны. Ради них была готова на все, потому что я - мать, а они – мои дети.

И все же, мне было тяжело. Тяжело воспитывать одной детей, работая в школе, получая копейки. Я искала любую подработку, любой заработок: я должна была дать детям самое лучшее, потому что они заслужили этого, потому что так должно быть всегда. И та помощь, о которой я молилась ночами, вечерами, днями, нашла меня, или я ее, в старой нищей деревушке, где знакомых-то почти не осталось: большая часть давно лежала

на местном кладбище.

Мой первый молодой человек, с которым мы сидели на мокрой траве, рассматривая звезды, появился неожиданно, словно гром посреди ясного неба. И тогда два несчастия слились воедино, помогая друг другу выжить. Его звали Валерьян, он никогда не был особенным, необычным, красавчиком, за которым бы бегали девушки. Но человеком он был достойным. И он спас меня, когда я спасла его.

Валерьян был женат, но жена его всегда пила. А он, как мужчина, работал, да приносил все деньги ей, не в состоянии жить под одной крышей, если она кричит из-за недостатка алкоголя в крови. И все бы ничего, но у них была дочь, которая была так похожа на мать. И не только внешностью, такое же пристрастие к алкоголю связывало их двоих. Самое ужасное заключалось в любви мужчины, даже несмотря на вечный запах спирта в доме. Он любил их, был готов отдать жизнь, даже не думал о расставании, но при этом страдал. И Господь, будто решил, что с него достаточно, отрекаясь от его жены и дочери. Две женщины погибли в ужасной катастрофе: они были в приподнятом настроении и даже не поняли, что остановились в месте, где останавливаться не стоит. Поезд протянул покореженную до него временем машину, словно освобождая Валерьяна от всей этой жизни.

Но спасибо мужчина за это не сказал, только возненавидел.

Тогда-то в его жизни вновь появилась та, с кем он в прошлом держался за руки при свете звезд. Он стал примером моим детям. Он никогда не делал чего-либо, не подумав. Никогда не пил, хотя его бывшая семья этим лишь и занималась. Был отличным мужчиной и человеком. Мы стали жить вместе, а сыновья питали лишь уважение к такому сожителю, как Валерьян. И его, и моя жизни были достойными, пускай и тяжелыми.

***

Погода была пасмурной, дождь лишь собирался, еще словно не решаясь пролиться на землю, но настроение он заметно портил. Шагая по прохладному асфальту, не боясь за лакированные туфли, чьи черные носки блестели на свету, человек в сером костюме приближался к тому месту, дорогу куда ему вспоминать не пришлось. Словно хранящаяся в голове карта, которую стереть и забыть невозможно, она вела его к определенному месту, где он не был больше семи лет.

Небо над куполом чуть посеревшей от времени церкви было таким же пасмурным, как и везде. Волшебство и священность этого места словно испарились, оставляя после себя лишь воспоминания. Ни садика с лилиями и ромашками, ни грядок, где он работал, ни старой лужайки здесь теперь не было. Все оказалось покрыто какой-то еле ощутимой скорбью, тишиной и молчанием. Кресты над куполом стремились в небо, но им было невозможно добраться туда, куда им хотелось, как и ему самому.

Проходя по мокрой и высокой траве, что шелестела под ногами, оставляя капельки воды на черных туфлях, он подошел к самому крыльцу, первая дверь которого была распахнута, зазывая внутрь. Вход украшали два ангела с потрескавшейся кожей, а их крылья почти осыпались серой побелкой. Остановившись на лестнице, он лишь окинул взглядом могилы и могильные плиты, что усеяли все территорию за черным, низким кованым заборчиком, который почти зарос травой.

Внутри же церкви почти ничего не изменилось. Только он теперь видел все иначе. Выросший сирота, который достиг всего, чего хотел, не веря в Бога, остановился посреди просторного помещения с высокими, куполообразными потолками, украшенными живописными картинами и святыми ликами. Скамьи так и стояли на своих местах, а везде пахло свечами, да чем-то еще, забытым и все же родным. Все же здесь он вырос, здесь же и понял, что подобная религия не его.

Опускаясь на одну из скамей, массивных и совершенно неудобных, выросший сирота замирает то ли в ожидании чего-то, то ли в полном забытье. Все, что было связано с этим местом, проносится в голове, но он вновь, будто снова став восьмилетним мальчишкой, не знает, что ему делать, не понимает, что происходит с его жизнью. И все же он рад, он доказал сам себе, что Бог не властен над ним, над его судьбой.

Он сидит в одиночестве, слыша только,

как снаружи начался дождь, порой смотря на горящие церковные свечи. Теперь он довольно часто приходит сюда опять, словно ему нечем заняться, словно у него много свободного времени. Он приходит сюда, видя порой различных людей: наркоманов, что каются в своих грехах, потерянных и разбитые родителей, которые почему-то вызывают у него обиду. Он теперь часто сидит здесь наедине с распятием Иисуса.

Только сейчас он понимает, что эта скульптура, это распятие, совершенно не трогает его так, как в детстве. Раньше он видел в этом действительно страдание, боль, действительно рождение Святого, чистого, самопожертвование, существо, которое страдало за всех, за кого страдать не было обязано. А теперь же он не видел ничего, кроме работы мастера. И то, работа эта была некачественной, на скорую руку: здесь, под темным лаковым покрытием, которое заставляло Иисуса сверкать в свете свечей, были видны деревянные заусенцы. Ему даже стало смешно: иногда стоит только повзрослеть, чтобы увидеть недостаток. Будто с высоты детского тела ты не мог заметить того, что видишь теперь.

Да, сирота, который уже вырос, который теперь что-то значил для этого мира, который узнал на одном из могильных камней, на территории церкви, имя старухи, с которой когда-то жил(это была такая ирония, что хотелось смеяться), теперь проводил, кажется, больше времени в этом пристанище потерянных, чем в детстве. Но не потому, что здесь было уютно или что-то держало его, а потому, что здесь были забавные люди.

Наверное, одной из причин было и то, что здесь теперь покоилась старуха, чья квартира давно перешла в собственность властей. Он часто стоял у ее могилы, приносил любимые сорта табака, который после развеивал ветер. Иногда он даже курил вместе с ее еле ощутимым присутствием. Ему бы хотелось раздобыть для нее винограда, да вот сезон был неподходящим. Он уже знал, что скоро вновь уедет, исчезнет так же, как исчез много лет назад, оставляя старуху одну в этом святом месте, которое она презирала, да вот поделать уже ничего не мог. Порой приходиться торопиться жить, жаль, что он этого не знал раньше.

Когда на улице стало совсем холодно, а в отеле, где он задержался непривычно долго, было скучно, как и всегда, выросший сирота вновь пришел в церковь, сталкиваясь, наверное, в первые хоть с кем-то, следящим за этим местом. Это была та самая монахиня, что открыла ему секрет различия каждого существа. Она совсем постарела, совсем осунулась, вероятно, Бог не уберег ее от морщин, не щадя женской красоты. Она была слепа, но слышала отчетливо. Однако признать во взрослом мужчине любопытного мальчишку, что корил себя за то, что отличается, не смогла. Сироте стало даже печально, но он лишь поздоровался, проходя к своей излюбленной скамье, которая теперь оказалась занята. Впервые такое случалось с ним: он даже захотел согнать человека, что сидел на его месте. Но это было бы неуместно.

Поморщившись, он сел позади темной фигуры, скрученной и согнутой, почти безучастной. Он бы хотел снова начать изучать распятие, ища чего-то нового, как делал всегда, но фигура впереди отвлекала его. Казалось, человек знает обо всем, что мелькает в голове мужчины. Это его очень напрягало.

Человеком оказалась женщина, примерно одного возраста с ним самим. Понял он это лишь тогда, когда хрупкий силуэт впереди закурил, держа сигарету тонкими и длинными пальцами с темным лаком на ногтях. Кисть была изящная, об остальном в тот раз он судить не мог.

Он просидел, наблюдая теперь лишь за ней, улавливая каждое движение, каждый вдох. Он не мог оторвать взгляда от этой женщины, от ее тела, от ее запаха. Да, он улавливала те грубые нотки в воздухе, которые перебивали сигаретный дым. Мужчина успел даже пожалеть о том, что оставил табак на могиле старухи, – он ведь мог использовать его как способ знакомства – но продолжения этого безмолвного общения, о котором определенно знали двое, не последовало. Женщина поднялась и ушла.

Всю ночь мужчина провалялся в беспамятстве, будто поддаваясь какой-то неизвестной болезни. Он переворачивался с одного бока на другой, вставал и ходил по гостиничному номеру, курил и пил, но ничего не помогало – женщину выбросить из своей головы он не могу. Именно поэтому он побоялся идти в церковь на следующий день. И на послезавтра тоже, и потом. Целую неделю он блуждал по городу, редко отвечая на звонки коллег по работе: у него отпуск, пускай отвалят и забудут его на какое-то время.