Мертвый сезон в агентстве 'Глория'
Шрифт:
– Что было, то было, – сказал Князь. – Но все преходяще в этом мире, и я тебе прямо говорю, много недовольных тобой.
– По наркоте?
– О тех я даже и говорить не хочу!
– Кто мог предположить, что мы на крючке?! Я не Бог!
– Об этом я и толкую.
– Не понял тебя, Князь…
– Ты был Богом, Григорий Степанович. Но время сделало свое дело.
– Шесть десятков разве старость?
– Значит, устал.
– Что ты предлагаешь конкретно? – снова наливая водки, спросил
– Ты должен объявить сходку.
– И что сказать? – прищурился Григорий Степанович.
– Не могу советовать. Сам решай.
– Подскажи, и я, может, соглашусь с твоими словами.
– Не могу, – повторил Князь.
– Не можешь или не хочешь?
Князь промолчал.
– Да, не вовремя сел Малюта, – проговорил Отец. – Будь он на свободе, такого разговорчика бы не было…
– Это точно, – согласился Виктор. – Но тем самым ты и признал свою слабость, Отец. Все держалось на Баграте Суреновиче. Но скажу тебе откровенно. Со временем я пошел бы на подобный разговор и при нем.
– Какой бесстрашный! – растягивая слова, воскликнул Коновалов.
– Баграт Суренович держал страхом. Но так долго продолжаться не могло. Среди нас есть серьезные, умные люди. И даже, как ты выразился, бесстрашные. У них есть своя гордость.
– Я никогда никого не унижал.
– Разговор идет о Малюте, – напомнил Князь.
– А чем решил держать людей ты? – хотел поймать на слове собеседника Отец.
– Ты снова о своем, – улыбнулся Князь, глянул на часы.
– Торопишься?
– Дела, Григорий Степанович. Если тебе нечего больше сказать, кроме того, что сказал, то я бы, с твоего позволения, удалился…
– Шагай, – ответил Отец, наполняя рюмку.
Князь не стал протягивать руку для прощания, поднялся и вышел.
Воцарилось молчание. Коновалов поглядывал на Штиля, ожидая, что тот начнет разговор, но Эдуард Эдуардович отмалчивался.
– Ну что ты молчишь? – не выдержал Григорий Степанович. – Язык проглотил?
– Мне понравился этот парень.
– Он не красна девка, чтобы нравиться или не нравиться! Дело говори!
– Юпитер сердится, значит, он неправ, – спокойно заметил Штиль.
– Вывел меня из себя этот грамотей!
– Виктор Князев единственный человек, который произвел на меня впечатление.
– Меня мало интересует твое впечатление.
– Я дам тебе совет, а дальше поступай как хочешь.
– Говори.
– Он тот человек, которому не обидно отдать власть.
– А мне обидно!
– Я же сказал, поступай как хочешь. Но прежде хорошо подумай.
– В случае моего согласия ты тоже многое теряешь.
– Быть может, все, но я все-таки верю, что смогу убедить любого, в том числе и Князя, в своей правоте.
– Плевал Князь на твою писанину!
– Терпение, мой
– Да коммунисты просто-напросто отнимут наш капитал! И не подавятся! А нас перестреляют, перевешают, утопят!
– Это невозможно.
– Да разве такого не бывало?
– Не то время. Ни вешать, ни стрелять они не будут. Отнять могут. Но опять же получится по-моему! Капиталы-то сольются!
– Да кто же им отдаст за просто так?
– Жизнь дороже.
– А я о чем? О том же самом.
– Сколько твоих братанов рванули за кордон?
– То не братаны. Крысы. Братан был один. Слава Япончик. А если кто из настоящих братанов и за кордоном, то они там тоже не баклуши бьют… С них капает. И немало.
– А с Князем надо работать, – вернулся к прежней мысли Штиль. – Почему что-то кто-то должен обязательно отнять? Можно отдать по доброй воле.
Отец даже поперхнулся водкой:
– Ты что такое молотишь? Как это – отдать?
– Добровольно. И жизнь сохранишь, и особнячок, и даже можешь власть получить.
– Не понимаю…
– Демократия, друг ты мой, демократия! Древние были правы, говоря, что для спокойствия государства необходимо дать народу хлеба и зрелищ! А если будет настоящая демократия, кто тебе мешает записаться в президентские кандидаты? Никто. Можешь и победить. Вполне.
– Все хорошо, но скучно, – зевнув, ответил Отец. – За совет спасибо, но я уж как-нибудь своим умом проживу…
Штиль понял это вежливое выпроваживание, попрощался и ушел.
Вернувшись в гостиничный номер, Князь вызвал своего ближайшего друга Владимира Фоменко, к которому прилипла кличка Фома. Если у Отца был Малюта, то у Князя – Фома, но он не занимался делами, подобными делам Баграта Суреновича, вернее, пока не занимался, не было подходящего случая, не было приказа Князя, хотя если бы таковой поступил, Фома выполнил бы требуемое.
Когда Фома вошел в номер, Князь молча кивнул на кресло, сел напротив. Фоме не было и тридцати, но выглядел он гораздо старше, чему способствовали большие залысины, обнажавшие высокий, крупной лепки лоб. Фома знал несколько иностранных языков – английский, французский, немецкий и даже латынь. Он вел все экономические расчеты, никогда не пользовался записями, держал в памяти множество цифр, фамилий людей, затраты, долги и прибыли. Одним словом, он был незаменимым человеком для Князя. Кроме того, Фома был человеком молчаливым, что тоже в глазах Виктора являлось достоинством.