Мещане
Шрифт:
– Mon Dieu! Mon Dieu!..* - произнесла с ужасом Аделаида Ивановна.
______________
* Боже мой! Боже мой!.. (франц.).
– Дурак этакой!
– проговорил Бегушев как бы равнодушно, а между тем у него щеки и губы дрожали.
– Не умен, не умен!..
– подхватил граф.
– Однако я сейчас же поеду к Домне Осиповне, - прибавил он, вставая.
Бегушев на этот раз ничего не сказал против его намерения, и только, когда граф совсем уходил, он спросил его:
– А вы, по обыкновению, поздней ночью воротитесь?
– Нет, как только узнаю подробности, так и возвращусь, - отвечал граф.
– Кто же
– спросила хитрая Аделаида Ивановна, очень хорошо знавшая через Маремьяшу, кто такой был Олухов.
– Купец один знакомый нам, - отвечал Бегушев неохотно.
Аделаиде Ивановне хотелось бы спросить еще, что почему же граф Хвостиков принял такое живое участие в его смерти, но этого уже она не посмела, да и стыдно было!
Бегушев после того ушел к себе в диванную. Нетерпение отражалось во всем существе его: он то садился на диван, то ложился на нем, то вставал и ходил по комнате, заглядывая каждоминутно в окна; не было никакого сомнения, что так нетерпеливо он поджидал графа Хвостикова. Тот, наконец, вернулся.
– Это ужас, что такое там происходит!
– воскликнул он, пожимая плечами.
– Но прежде всего, пожалуйста, заплатите извозчику: я его брал взад и вперед.
– Заплатят, - рассказывайте!
– Вообрази, - продолжал граф, - посреди великолепной залы лежит этот несчастный; голова у него связана серебряной проволокой, губы, щеки, нос все это обезображено!.. Тут с одной стороны полицейские... с другой попы!..
– А Домну Осиповну ты видел?.. Огорчена она?
– перебил его Бегушев.
– Очень!..
– отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!..* Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на небо, и то против воли!
______________
* смертельный прыжок!.. (лат.).
На этих словах граф остановился: он заметил, что на глазах Бегушева навернулись слезы, из чего и заключил, что они были вызваны участием того к Домне Осиповне.
– Вообще, mon cher, - снова продолжал граф, - я бы советовал тебе съездить к новой вдовице, - по словам священного писания: "В горе бе, и посетисте мене!"{230}
Бегушев ничего не отвечал на перевранное графом Хвостиковым изречение священного писания, а встал и несколько времени ходил по комнате.
Граф Хвостиков глядел на него внимательно.
Наконец Бегушев, растирая себе грудь, глубоко вздохнул.
– Я поеду к ней!
– произнес он глухим голосом.
– Ты истинно христианское дело сделаешь!
– подхватил Хвостиков: у него снова закрадывалась надежда помирить Бегушева с Домной Осиповной и даже женить его на ней.
– А когда похороны Олухова будут?
– спросил тот.
– Завтра!
– отвечал Хвостиков и на другой день еще с раннего утра уехал из дому.
Бегушев дожидался его часов до двух ночи.
Граф приехал сильно пьяный. Бегушев все-таки велел его позвать к себе и стал расспрашивать. Граф и рассказать хорошенько не мог: болтал, что похороны были великолепные, что полиция палками разгоняла народ, - такое множество набралось, - и что все это, по его соображению, были раскольники.
– А кто похоронами распоряжался?
–
– Мерзавец этот - Янсутский!
– Перехватов тоже был?
– Был!.. Он все время около Домны Осиповны юлил, она почти без чувств была!..
Но потом граф изменил это показание и объяснил, что Домна Осиповна в продолжение всей церемонии держала себя с замечательной твердостью духа.
– Где вы напились так?
– поинтересовался Бегушев.
– Да так, тут с певчими... Шампанского, я тебе, братец, скажу, пропасть было... рекой лилось!.. Я буду некролог писать Олухова... Домна Осиповна желает этого... Он был во многих отношениях человек замечательный... бормотал граф.
– Бог знает, до чего вы договорились, ступайте спать, - сказал ему Бегушев.
– Пора!.. Пора!.. А ты должен непременно навестить Домну Осиповну, непременно!
– заключил граф и нетвердой походкой отправился к себе наверх.
Три дня и три ночи Бегушев прожил в мучительной нерешительности: каждое утро он приказывал закладывать экипаж, чтобы ехать к Домне Осиповне, и через несколько времени отменял это приказание. Он все обдумывал, что будет говорить с Домной Осиповной и как объяснит ей свой визит: - "Я приехал, скажет он, - навестить вас в вашем неисправимом горе! А что такое горе поражает людей безвозвратно, - он знает это по опыту!" - Но все это скоро показалось Бегушеву глупым, лживым и почти насмешкой над Домной Осиповной, так как он совершенно был уверен, что смерть мужа вовсе не была для нее горем, а только беспокойством; и потом ему хотелось вовсе не то ей выразить, а прямо сказать, что он еще любит ее, и любит даже сильнее, чем прежде, что теперешние ее поклонники не сумеют да и не захотят ее так любить! На четвертый день Бегушев пересилил себя и поехал к Домне Осиповне; пространство до ее дома ему показалось очень коротким. Ему легче бы, кажется, было, если бы она жила дальше от него; но когда он позвонил у ее подъезда, то ему захотелось, чтобы как можно скорее отворили дверь; оказалось, что и звонить было не надо: дверь была не заперта. Ее распахнул перед ним швейцар в траурной форме, а вместе с ним встретил и лакей в черном фраке.
– У себя госпожа ваша?
– проговорил Бегушев, чувствуя, что у него ноги в это время подкашивались.
– Они нездоровы!
– отвечал лакей.
– Это я знаю, но вы все-таки скажите Домне Осиповне, что я приехал навестить ее, - вот вам моя карточка!
Лакей пригласил его войти. Бегушев вошел и сел на первый же попавшийся ему стул в передней. Наверх вела мраморная лестница, уставленная цветами и теперь покрытая черным сукном; лакей убежал по этой лестнице и довольно долго не возвращался; наконец он показался опять на лестнице. Бегушев думал, что в эти минуты у него лопнет сердце, до того оно билось. Лакей доложил, что Домна Осиповна никак не могут принять господина Бегушева, потому что очень больны, но что они будут писать ему.
Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: "Для чего и что она хочет писать мне?" - задавал он себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова: