Мэвр
Шрифт:
— Да. Ещё до того, как стала охотницей.
— Она была ибтахином?!
— С чего ты взяла.
— Ну… как бы ещё она столкнулась с кизеримом?
— Один из первых прорывов. Мне было двенадцать, кажется. Тогда вместо купола кхалон накрывала палатка и кизерим появился прямо в ней. Чёрный день…
— Не рассказывай, если не хочешь.
Хэш кивает и замолкает. Юдей вытирает слёзы и улыбается. Она представляет детство гиганта: пелёнки, крики, молодую Хак с бутылочкой и соской. Последнее кажется таким абсурдом, что с губ женщины срывается смешок.
— Прости, представила тебя младенцем.
В ответном взгляде
— Это смешно?
— Да!
— Никогда так не думал.
— Так что, детство у тебя было ещё то, да? Ходил по линеечке и кушал строго три раза в день?
— Я не…
— Ладно, извини. Так какое оно было?
Хэш не любит его вспоминать, но старается рассказывать так, чтобы Юдей об этом не догадалась.
После того, как Йоним Гон вытащил из мэвра крошечного аборигена, СЛИМ на несколько лет превратился в огромные ясли. Мальчик рос, осваивал человеческую речь. Долгое время его никак не называли, но когда пришло время, Йоним предложил своему сыну несколько имён на выбор, и так безымянный иммигрант стал Хэшем Оумером.
Со временем связь, установленная среди плотоядных мэврианских кустов, ослабла и Гон смог выходит из лаборатории. Йоним понемногу возвращался к человеческой жизни учёного и понимал, что ему нужна помощь. Но Хэш никого к себе не подпускал. Он почти не разговаривал с чужими, если рядом не было Гона и замыкался, стоило тому покинуть лабораторию. Так было, пока не появилась Хак Арева. Она была одним из новообращённых тцоланимов, и до СЛИМа изучала обычаи и мифы коренных племён Островов, и даже два с половиной года жила в одном из них. Нельзя сказать, чтобы она в один миг раскусила выходца из мэвра, но через пару месяцев Хэш впервые взял её за руку, и с тех пор дело быстро пошло на лад.
— Она первый человек, который пережил трансформацию, — рассказывает Хэш, облокотившись на верхнюю ступеньку. — Когда начались нападения, СЛИМ очень быстро превратился в крепость, которую постоянно осаждает страшный враг. Многие гибли, абсолютно все боялись. Кхалон хотели уничтожить, но директор…
— Мадан?
— Нет, тогда был другой. Фалиль Гонейра. Он был жестоким и любил действовать эффективно. Испытание — его идея. Хак продержали рядом с кхалоном почти час, а мы все… смотрели на это.
— Ты?! Зачем…
— Эффективность. Фалиль почему-то думал, что я шпион с той стороны и что вторжение кизеримов — моих рук дело. Пришлось попотеть, чтобы убедить его в обратном. В общем, Хак пережила то же самое, что и ты, и с тех пор её характер…
— Оставляет желать лучшего.
— … изменился. Да. Ты говоришь яснее. Вот такое у меня было детство. А у тебя?
Юдей появилась на свет в доме таможенного контроллёра. Её отец быстро двигался по службе, и, когда девочке исполнилось пять, занял высокий пост, сопряжённый с большими рисками и приятными сюрпризами. Бывало, он приносил домой диковинные фрукты и красивые игрушки. Но иногда отец возвращался со службы удручённым, рассеянно гладил дочь по голове и уходил в свой кабинет, пропуская ужин. И тогда Юдей оставалась один на один с матерью, и вечер превращался в бесконечную неловкую паузу.
— Я её почти не помню. Точнее, не помню, чтобы мы что-то вместе делали, — рассказывает она и память услужливо подкидывает картинки прогулок, во время которых мать и дочь держались особняком. В то время как девочка носилась по дорожкам парка
Юдей никогда не замечала, что в парке они выбирают самые тихие уголки, в которых редко появлялись случайные прохожие. Не обращала она внимания и на подругу. Что касается отца, то у него не было и шанса заподозрить в чём-то жену: Порты отнимали все его силы и внимание.
— Я точно не знаю, что произошло. Может быть, он переступил кому-то дорогу, а может быть и правда сердце не выдержало, — продолжает Юдей. — Просто однажды вместо отца домой пришёл незнакомый мужчина и передал матери записку. Она сразу как-то подобралась, велела мне идти в комнату, а сама, я видела, потому что, конечно, не пошла, рухнула на кресло в гостинной и зарыдала. Никогда после не видела, чтобы её так душили слёзы. Может быть, она и любила его…
А через два месяца в дом переехала мамина подруга — Лешет Соду. Первое время она была вполне милой и выполняла роль то ли сиделки, то ли няньки для девочки. Мать, для которой траур по мужу стал чем-то вроде панциря, защищающего от мира за входной дверью, всё больше проводила время в гостинной или в своей комнате, потому на прогулки Юдей водила новая обитательница дома. Иногда она заводила странные разговоры о семье и о любви, но девочка большую часть пропускала мимо ушей. Не обратила она внимания и на то, что из гостевой комнаты Лешет перебралась в мамину спальню. С тех пор порядки в доме кардинальным образом изменились.
— Когда они совсем меня донимали, я убегала в отцовский кабинет. Его мать трогать не решалась, что-то не давало уничтожить ей последнюю память о муже. Думаю, он был для неё чем-то вроде рычага, с помощью которого она выбилась в люди… не знаю, она мне не рассказывала. Но когда они с Лешет окончательно сошлись… Я думала, что меня это не заденет, но Соду то ли ненавидела меня, то ли боялась. Она вынудила мать отправить меня в пансионат для девочек.
То и дело по лестнице проходят люди в белых халатах, но они не трогают беседующих фюрестеров.
Сначала было тяжело, но потом пансионат стал для девочки более желанным домом, чем большой коттедж на Благородной улице. Она пообвыклась, нашла подруг, но никогда не подпускала их к себе слишком близко — сказался пример матери. На каникулы она предпочитала оставаться в школе, подарки на праздники из дома открывала и выкидывала в мусорное ведро. Одноклассницы как-то прознали про её мать и Лешет и целый год отпускали гаденькие шуточки, но Юдей не обращала на них внимания. Так прошло пять лет, а в шестнадцать она сбежала из дома.
— Помню, это было как раз перед возвращением в пансионат. Вечером я уложила вещи. Сидела в кабинете отца и читала, пока не раздался звонок к ужину. Они уже сидели за столом, когда я спустилась, говорили о чём-то, но тут же замолчали, увидев меня. Мать, как обычно, отводила глаза, а вот Соду… Не знаю, взгляд был какой-то маслянистый, сальный. Она как будто представляла меня голой. Ещё, то и дело, облизывала губы. И это было совсем жутко.
Где-то в середине ужина разразился скандал. Лешет настаивала на том, что Юдей должна пойти учиться на портниху, потому что это настоящая профессия, которая всегда нужна. Молодая девушка же хотела поступать в Университет на исторический или археологический факультеты.