Между двух миров

Прочитав очередной протокол допроса, я бросил лист на стол, откуда его тут же забрал Ушаков и весьма педантично подколол в папку к остальным протоколам, которые он подавал мне строго по порядку. Хотя порядок этот был известен ему одному, мне же было всё равно, в какой последовательности читать откровения, добытые мастерами Тайной канцелярии. Они умели такие тайные помыслы добыть, что иные исповедники свои требники бы изгрызли от зависти, если бы узнали.

Ещё раз посмотрев на папку, я не удержался и усмехнулся. Это было предсказуемо, что Ушаков начнёт модернизировать свои любимые папки, доводя их постепенно до совершенства.

Как

нетрудно было предположить, Юдин начал вовсю экспериментировать, только не с папками, а с бумагой, с помощью химиков моей экспериментальной мануфактуры. Старался он добиться самого различного качества, чтобы получить на выходе продукт, которого при тех же затратах будет как можно больше. Потому что от этого напрямую зависело количество листов в его детище, а также размер тиража. И последнее, если честно, уже пора было увеличивать. Особенно, учитывая популярность первой Российской газеты за рубежом.

Так получилось, что я постоянно забывал о повышении тиража – я не могу помнить абсолютно всё. Беспокоить же меня насчёт таких мелочей пока не решались, списывая мою забывчивость на потребность в экономии. И это несмотря на то, что газета уже давно перешла на самоокупаемость и вот-вот начнёт приносить прибыль.

Репнин исправно притаскивал образцы того, что у них в итоге получилось, я кивал, показывая, что всё прекрасно, и благополучно забывал, зачем Юдин так изгаляется.

Сделано было предостаточно, вот только до готовых изделий пока не додумались. Но я считаю, что это только дело времени, когда до них, наконец-то, дойдёт, что можно сразу соединить несколько листов не самого высокого качества, но и не задействованных в создании газеты, скрепив их чем угодно, и получить самую обычную тетрадь, весьма удобную для ведения записей повседневных. Ну а там и до ручки недалеко, которой можно писать хоть на ходу, не таская с собой чернильницу. Уж для журналиста это первейшая вещь на самом деле, потому что диктофон ещё очень нескоро изобретут.

Обо всём этом я думал, наблюдая, как аккуратно крепится лист в папке и достаётся следующий, чтобы быть переданным мне для ознакомления. А я готов был на что угодно, лишь бы избежать решения этой проблемы, на которую я просто не знал, как реагировать. Хотелось залезть под стол и заканючить: «Ну а что сразу я? Сами решайте свои вопросы!»

– Волконский Михаил Никитич, семнадцати лет отроду, – Ушаков, гад, просто смакует информацию, объявляя, с кем был составлен очередной допрос, протокол которого он доставал из своей папки и протягивал мне. – По свидетельствам остальных татей, именно он был их главарём и вдохновителем. И именно он добыл яд и указал Мартынову Якову Петровичу, как его можно применить, чтобы не попасться. Наставления не помогли, эти… хм… заговорщиками-то назвать язык всё ещё не поворачивается, всё-таки попались.

Нет, ну это я могу в принципе понять: Волконский – князь, да ещё и самый старший из этой «банды татей», с которой мне сейчас нужно было что-то делать. Опять же, не просто так другой Волконский на Сенатской площади однажды оказался, наверняка гены своё тлетворное влияние оказали. При этом сам Ушаков, какой же он всё-таки гад, от решительных действий с этими «заговорщиками» уклонился, предоставив именно мне решать судьбу отроков, попавшихся на горячем. Конечно, они не правы были, но если рассматривать картину в целом, и брать во внимание мотивы их поступков, то… Чёрт! Что мне делать?!

А ведь так хорошо всё начиналось.

Приехали мы из Франции в самый разгар различного рода работ, главной из которых я считаю начало строительства дороги, по небольшой части которой нам удалось проехать, в тот момент, когда наш отряд въезжал в Москву.

Это действительно было практически дорожное полотно,

достаточно широкое, чтобы смогли проехать две телеги, едущие навстречу друг другу, расположенное на невысокой утрамбованной насыпи, верхний слой которой был залит каким-то странным аналогом бетона с большим содержанием щебня. Что это было такое, я так и не понял, хотя Брюс младший, краснея, пытался до меня честно донести состав этого… не знакомого мне раствора, главными преимуществами которого были: прочность, и, как это ни странно – шероховатость. Ну и угол наклона полотна хоть и был почти не ощутим, но вода послушно стекала с него, практически не задерживаясь.

Судя по скорости возникновения дороги, строительство это будет долгое, зато основательное. Гравий брали пока в реках, заодно вычищая дно и подправляя русла. Ну и Брюс начал осваивать подсказанный мною каток, который весьма ускорял производительность. Дамоклов меч, зависший над провинившимися ещё с дела о Верховном тайном совете, оказался просто изумительным стимулом для того, чтобы заставить людей работать не за страх, а за совесть, как говорится, и добровольно и под музыку.

Из нововведений я также отметил несколько наскоро построенных заводов для производства кирпича и штук семь камнедробилок, изготовляющих щебень. Так как строительство Петербурга было немного заморожено, нет, не остановлено, а именно заморожено, то, соответственно, многие мастеровые перебрались поближе к Москве.

В Петербурге сейчас строились только стратегические объекты, типа Петропавловской крепости, дворцы же потихоньку начали перестраиваться в Москве, следуя моему указу.

До остальных городов он только-только начал доходить и там, пока репы чесали, думая, как начать его выполнять, потому что следом за указом о дорогах, выгребных ямах и каменных строениях вышел следующий – о пожарной безопасности. Я помню, как пожар в Немецкой слободе всем миром тушили.

Так что отдельным указом было велено расширить улицы на определённую ширину, а расстояние между домами сделать такое, чтобы огонь не смог перекинуться с одного здания на другое. Также было определено необходимое количество колодцев, и на закуску каждое селение с численностью домов, превышающей две сотни, обязано было основать и содержать за казённый счёт специальную пожарную бригаду с лошадью, баграми и некоторыми полномочиями. Например, с высочайшим позволением бить палками тех дятлов, которые будут мешать проехать к пожару или просто под ногами путаться, мешая непосредственно пожар тушить.

Обдумав эту мысль как следует, я пока пожарных пристроил к разрастающемуся и крепнувшему не по дням, а по часам ведомству Радищева. Афанасий Прокофьевич побурчал, конечно, но согласился взять над ними курацию. Ну а что делать, если у меня людей не хватает, как раз тех, кто создаёт свои службы с нуля, при этом получая от процесса истинное удовольствие.

На фоне всех этих нововведений сами собой загнулись несколько коллегий, что было мною воспринято довольно позитивно. И я бы уже начал заниматься полной реконструкцией делопроизводства, убрав Сенат, который всё это время занимался своим любимым делом, а именно: не делал ничего, и создал уже нормальный кабинет министров с Министерствами для каждого.

Упразднив при этом нахрен все коллегии; то есть приблизил бы систему власти к более привычной мне. К счастью, воля царя пока оставалась истиной в последней инстанции, но на меня свалился этот нелёгкий вопрос с заговорщиками. Вопрос, который затянул меня, как болото, и из которого я уже неделю не могу выкарабкаться, даже своих учёных не навестил, и шар воздушный поближе не рассмотрел.

– Андрей Иванович, а что, переписчики населения нашего ещё не вернулись? – я откинулся на спинку кресла и потянулся, разминая затёкшие мышцы.