Между двух миров
Шрифт:
– Ещё нет, Беринг только пороги уже всё отбил, хотел побыстрее встретиться с тобой, государь, а стоило тебе прибыть, так выяснилось, что он сам куда-то уехал, – Ушаков многозначительно указал взглядом на протокол допроса Волконского. Да знаю я, что надо уже что-то решать, но не могу себя заставить. Надо ненадолго прерваться, чтобы мозги с новой силой заработали.
– Как только явится – сразу ко мне его, – я потёр шею. – А где китаец? Который к нам прибился, из миссии цинцев?
– Так он в Гжелке зарылся, что свинья в помои, из глиняных ям вытащить невозможно, – Ушаков
– Так пущай бросит, – я взял лист и приготовился его внимательно прочитать, ни сколько не сомневаясь, что там написано почти то же самое, что и во всех остальных протоколах. – Китаец-то, когда от цинцев прятался, как-то общался с теми, кто его приютил. Всё-таки широка душа русская, что уж тут сказать.
Дверь открылась, и в кабинет заглянул улыбающийся Репнин. Он почти всё время в эту неделю улыбался, так же как и Митька, которого потихоньку натаскивал на секретарскую должность, чтобы уже самому стать полноценным адъютантом.
– Князь Волконский Никита Фёдорович дюже просит принять его, государь, Пётр Алексеевич, – отрапортовал Репнин и, дождавшись моего кивка, посторонился, давая пройти худощавому, ещё не старому человеку с длинным, вытянутым лицом и в огромном длиннющем парике с крупными буклями.
Как только дверь за Репниным закрылась, князь рухнул на колени и пополз в мою сторону, протягивая руки. Я аж в кресле привстал, выпучив глаза, глядя, как он подползает к столу.
– Пощади, государь, Мишку, сына моего непутёвого. Бес попутал его, вот тебе крест, не мог он ни на какие злодеяния самолично сподобиться. Не губи, я за него какую хочешь службу отслужу.
– Э-э-э, – я растерянно посмотрел на Ушакова, мысленно призывая его помочь мне, потому что я понятия не имел, что мне делать в этом случае.
Ушаков поджал губы, но, видимо, услышав мои мысленные призывы, оставил на столе свою драгоценную папку и подошёл к князю, который, похоже, готовился распластаться ниц.
– Встань, Никита Фёдорович, не позорь имя славное Волконских, – Андрей Иванович помог посеревшему князю подняться на ноги, дотащил его до кресла, стоящего напротив моего, и чуть ли не силой усадил, одновременно протягивая платок, чтобы князь вытер крупные капли пота, выступившего на лбу. Перед тем как усадить князя, Ушаков вопросительно посмотрел на меня, дожидаясь утвердительного кивка, который незамедлительно последовал. После этого глава Тайной канцелярии снова поднял свою папку и принялся с нарочито увлечённым видом изучать бумаги.
У меня же появилась пара минут, чтобы прийти в себя, быстро соображая, куда девать убитого горем отца, если я так пока и не придумал, что же делать с его придурком сыном.
Не успел я смыть с себя все миазмы светлоликой Европы, засев в бане; не успел как следует устроить Фридриха, поручив принца Миниху, как ко мне пришёл преисполненный собственного достоинства и практически полностью поправившийся после неудачного отравления Ушаков, чтобы вывалить на мою
Заговоров Андрею Ивановичу удалось раскрыть аж целых два, абсолютно не связанных друг с другом. И если один был совершенно серьёзным, ожидаемым и вполне предсказуемым с замешанными в нём высокопоставленными людьми, которые хотели устроить мне несчастный случай и призвать Аньку на царствование, то вот второй…
В первом были замешаны многие, под предводительством Левенвольде и Салтыкова. Ну, тут для меня никаких неожиданностей не случилось. На этих господ я и раньше думал, что они всячески с Курляндией дела поддерживают.
Теперь же я полностью уверился в их причастности. Если судить по предоставленным мне письмам, Бирон уже копытами бил, готовя свою княгиню к примерке императорской короны. Только тут пришлось слегка обломиться, так как некому было больше встречать будущую императрицу, потому что сторонники внезапно кончились, сменив места жительства из дворцов на камеры в казематах Ушакова.
Кого-то после расследования выпустили под домашний арест, и их участь я буду решать в индивидуальном порядке, в основном это касалось детей заговорщиков, которые про проделки папенек были ни сном, ни духом.
Ну а кто-то продолжал сидеть в камерах и зарабатывать ревматизм, потому что права человеков в этом времени не слишком уважались, и камеры комфортностью не отличались: в них было очень холодно и влажно.
Всего под тяпку Тайной канцелярии попало тридцать семь весьма уважаемых семейств. Прополка была мощной и беспощадной, слишком уж Ушаков уцепился за меня и своё положение.
И вот теперь предстояло решать, как с этими семействами поступать. К счастью, решение принимать нужно было не сегодня, следствие ещё не было закончено, и каждый день оно выявляло все новые и новые подробности, такие, например, как переписка Левенвольде с Аннушкой и Августом Польским одновременно.
Вот, сука, этот Август. Ну, ничего, я обещал французам не вмешиваться в борьбу за польское наследство, а я и не буду, мне это наследство никуда не упёрлось. Я вообще в последнее время считаю – нет Речи Посполитой – нет очень многих проблем.
И вообще, чем я хуже других правителей: неоднозначных, которых кто-то любил, кто-то ненавидел, причём и те и другие делали это веками, но никто не смог бы возразить на то, что эти правители были Великими. И все эти правители на протяжении всей истории существования государств на территории Европы в любой непонятной ситуации делили Польшу. Так чем я хуже?
Конечно, это только мои мысли, которые, возможно, никогда не будут реализованы, но Речь Посполитая лично у меня поперёк глотки стоит, поэтому я, похоже, только весомого повода жду, чтобы что-то начать с ней делать. И что-то чуть ниже спины мне подсказывает, что делать что-то придётся одновременно и со Швецией, которая никак не уймётся. Так что первый заговор был значим, и давал мне повод прижать, наконец, к ногтю Курляндию, тем более что она давно нарывалась, и сделать пометку в памяти насчёт Речи Посполитой, но вот второй…