Между людьми
Шрифт:
– А каков был муж Елены Павловны?
– Ах, и не говори! Сначала такой славный был, только кашлял постоянно. Не рада я, что и отдала ее за него. Дура я, дурища…
– Что же делать!
– Да-да, воля божья! Такой знаете ли, капризный, пьющий; все ее, бедную, бить лезет. Ну, и вступишься. Он-то еще ничего, бог с ним, Леночку любил, одевал хорошо, и меня не обижал, а вот мать его - просто змея. Эдакой я в жизнь свою не видала… Я вот тоже поколачивала Лену, - так маленькую, на то я родная мать, а то она, ехидна, скупая-прескупая, всем ее попрекать стала, и меня туда же. Целый день крик.
– Ты, шлюха, опять самовар ставишь!
– закричала какая-то женщина в
– Я свой ставлю, - послышался нежный голос Лены.
– Я тебе дам! Ты сходила по воду-то? Твои дрова-то?
– Да гость к маменьке пришел!
– Я тебе дам - гость! Всяких шалопаев принимаешь, всякой дряни самовар ставишь! Не смей угли брать!
– Я лучинкой достану…
– Ах ты шлюха! Ах, господи, нет у меня ног-то, а то я бы тебе задала!
– сказала громко, через силу, мать Лены.
В дверях показалась женщина лет сорока восьми, толстая, румяная.
– Докудова это вы будете командовать! Завтра чтобы час не было!
– закричала эта толстая баба.
– Я тебе дам!
– прошипела мать Лены.
– Что-о?
– А вот тебе!
– И мать Лены плюнула на толстую женщину. Мне становилось неловко от этой сцены.
– А ты кто такой?
– вдруг спросила меня толстая женщина.
– Я пришел к Анисье Васильевне.
– А! не успел муженек-то умереть, она и женихов подзывает! Так вот же вам!
– И она, сдернув с гвоздя висевшее шелковое платье Лены, утащила его.
Мать озлилась; с нею сделался нервный припадок.
Пришла Лена, заплакала.
– Чей это дом?
– Свекрови… Она вот уж вторую неделю гонит нас.
– Что же вы не едете? Эдак она измучит вас.
– Куда ехать, Петр Иваныч?
– Отправьте мать в больницу, а сами на квартиру съезжайте или к родственнице.
– Неловко маменьку оставить, она не может жить без меня. Мать очнулась. Я ей посоветовал уехать в больницу.
– Я это хочу, да боюсь, - уморят.
– Там вам спокойнее будет.
– Похлопочите вы, ради бога, а ее пошлю к родственнице.
Эту родственницу я часто видал. Она была вдова, получала большую пенсию и, кроме этого, имела свой дом; но она была скупая женщина. Отправился я к ней; она сказала, что у нее негде жить Лене. Я сообразил, что, нанявши квартиру, Лене неловко будет жить одной, без матери, жить работой, да и работы скоро не найдешь. Оставить их тут долее не было возможности. Я решился найти им квартиру. Квартиру эту я нашел им недалеко от своей квартиры - две маленькие комнатки за два рубля в месяц, с тем чтобы стряпать за эту же плату в хозяйской кухне. Когда я сообщил это матери Лены, она очень осталась довольна.
Таким образом, мне привелось устроить Лену и мать ее. Но чем им было жить? Без работы им нельзя было жить; да к тому же матери нужно было покупать лекарства. Я дал им своих пять рублей и советовал что-нибудь заложить, когда понадобятся деньги, потому что своих денег у меня больше не было.
В палате узнали про это и стали смеяться надо мной.
– Смотри-ка, петербургский-то выходец шпигуется! Любовницу на содержании держит.
– Ай да хват! Даром что смирный, а свое дело знает…
После рассказанного случая здоровье Лениной матери становилось все хуже и хуже. Каждый день я ходил к ней, и каждый день она становилась ко мне ласковее прежнего. Лена радовалась, когда я приходил, и мне часто доводилось говорить с ней, но мы говорили только о ее скверном положении.
Раз я пришел утром. Мать спала. Лена читала книгу. Я подошел к ней; она улыбнулась, весело поглядела мне в глаза и крепко сжала мою руку.
– Как вы добры, Петр Иваныч, - сказала она нежно, голос ее дрожал.
Прошел месяц. Мать умерла. Знакомые ее, при моей помощи, пособили нам сбыть ее в могилу. Много было тут пролито слез дочерью; самому хотелось плакать при виде горестного положения Лены. "Одна я теперь, одна! В жизни я была ей тягостью, замужество мое сгубило ее… Добрая ты была, мамаша!.."
Были, как водится, поминки, но простенькие: три гостьи - приятельницы покойной, я да Лена. Гости выпили водки, вспомнили добродушие покойницы и расплакалась. Дошло до наивностей.
– Петр Иваныч, ты останься с Леночкой ночевать.
– С чего вы взяли, что я останусь?
– Да ведь вы жених!
– Вовсе я не жених, и не хочу, чтобы люди худое говорили про Елену Павловну. Вы кто-нибудь останьтесь с ней.
Я стал прощаться с Леной.
– Вы смотрите, держите ухо востро, а то они обокрадут вас.
– Ах, зачем вы уходите!
– Нельзя.
– Посидите!.. Нет, приходите завтра, ради бога!
– Вы завтра ищите другую квартиру, да вам нужно жить с женщиной. Здесь вам нельзя больше жить. Ведь вы будете думать о мамаше?
Лена заплакала.
Положение Елены меня сильно печалило. В продолжение месяца я хорошо познакомился с нею и убедился, что она хочет жить честно, хочет трудиться, и меня опять, по-прежнему, мучило намеренье жениться на ней. Теперь я убедился, что она, испытавши замужнюю жизнь и горе, будет стараться приобретать себе как-нибудь деньги и не будет требовать моих денег; у нас будет труд, хотя и разнообразный, зато мы будем помогать друг другу в материальных средствах. Но будет ли она помогать моему развитию? Вопрос этот сильно пугал меня. Она сама неразвитая женщина, но что же делать, если она неразвита? Но зато она говорит прямо, что чувствует, и нисколько не стесняется своим незнанием. Она прямая, честная женщина. Чего же еще надо? А я-то что такая за особа?