Между нами. На преодоление
Шрифт:
Соседка бывшая. Постоянный клиент.
Мстительный ты сукин сын…
49. Обломки моего собственного счастья
Что делаю я, тридцатичетырехлетняя разумная женщина, устроившая бедлам? Продолжаю отжигать.
— Спасибо, — улыбаюсь через силу Надежде Ивановне и берусь за вилку, с энтузиазмом нападая на содержимое своей тарелки. — Да, так совпало, что несколько месяцев мы были соседями.
В любой другой ситуации, я уже умотала бы, поджав хвост и воя от обиды. Никогда бы не позволила себе открытой издевки в голосе и вальяжных взглядов в сторону Ольховского. Да что там, я бы и кусок не проглотила в чужом доме, просто не смогла бы под таким пристальным вниманием притронуться к еде. Плюс после того, как устроила забег на глазах у сидящих рядом мужчин.
Но сейчас... злая, задетая и пославшая приличия к черту, я зачерпываю жаркoе и пускаюсь в гастрономическое непотребство, издавая почти стонущее «М-м-м...».
— Мы именно так и поняли, — обращается ко мне Виталий Ильич, своей проницательностью мигом сбивая с настроя. — Что дела ресторана не терпят отлагательств.
Он произносит это с невозмутимостью чопорной светской персоны, но вдруг... каким-то неуловимым выражением в глубине взгляда дает четкий сигнал, что — на моей стороне. Что одобряет. Что поддерживает.
И во мне вспыхивает столько ответной благодарности, что рот сам собой расплывается в широченной улыбке. И будто крылья расправляются.
Я меняю тактику. Вычеркиваю Мирона из своего поля зрения и сосредотачиваюсь на общении с его родителями. Мы втроем игнорируем злопамятную сволочь, и через какое-то время я ловлю себя на мысли, что... по-настоящему наслаждаюсь беседой. Смеюсь, расспрашиваю с интересом, сама отвечаю на вопросы.
Ольховские — безумно энергичные, активные, подкупающие люди. Казалось бы, всю жизнь в деревенских условиях, далеки от общественных рамок, но именно они — эталон такта, искреннего добродушия и благородной простоты.
За время обеда я узнаю, что после того трагичного пожара, о котором когда-то упоминал Мир, они всё потеряли. Но не отчаялись. Начали с нуля, постепенно своим трудом наладив мелкое производство, и многим позже, когда сын вырос и примкнул к детищу, его удалось развить до нынешних масштабов.
Восхищаюсь молча. Радуюсь за них. Редкий пример семейной сплоченности. Эти люди объединились, создали дело всей жизни, взаимодействуют с любовью и уважением.
Тоскливо ноет в груди, что в моей семье обратный расклад.
— Мы уже поедем, — внезапно подает голос Мирон, и меня накрывает паникой.
Неосознанно направляю на Надежду Ивановну просящий беспомощный взгляд, сама даже не зная, о чем прошу. Малодушно, но всё же.
— Может, сегодня переночуете здесь? Мы с Аделиной найдем чем заняться, пока ты будешь занят.
У Ольховского случается приступ дикой обескураженности,
— Нет, — отрезает черство. — У меня дела в городе, Аделину как раз закину по пути.
Это получается, мы останемся с ним наедине? С этим холодным безразличным хамом?
Я не хочу!
Здесь уютно и безопасно, чудесная атмосфера, прекрасные люди... А там, за стенами, мои надежды будут стерты в прах...
— Я переоденусь.
Обреченно встаю и плетусь к прачечной. Когда возвращаюсь, в гостиной застаю только домработницу, убирающую со стола. Уже в коридоре ко мне выходит Надежда Ильинична с увесистым пакетом:
— Я тут наложила тебе немного... Ты в следующий раз предупреди, я хоть пирог свой фирменный испеку, посидим нормально.
Умиляюсь. Теплом обдает, аж зарыдать хочется.
Я не так оптимистично настроена, ее сын вполне ясно дал понять, что видеть в своем доме не особо желает. При таких исходных данных я на второй подвиг не решусь.
Обнимаю эту светлую женщину. Шепчу, как благодарна.
Родители Ольховского слишком взрослые и умудренные опытом, чтобы нуждаться в объяснениях и предысториях. Им с первой минуты было понятно, что происходит. И ни разу они себе не позволили лишних намеков, не давили любопытством. И возражать категоричному сыну не посмели, не вмешались, настаивая на ночевке. И это лучший поступок, я ценю такой подход после всего, что лично пережила в отношениях с мамой.
— У нас в глубине леса есть чистый пруд. Надо в следующий раз захватить с собой купальник.
Смущенно пожимаю руку Виталию Ильичу, услышав в реплике ту же уверенность, что выдала до этого его жена.
Молча сажусь в знакомый «Спортэйдж» и машу, прощаясь.
Скорее всего, навсегда.
Чувствую, как с меня буквально стекает вся смелость, бравада, что сподвигли явиться на ферму.
Признавать поражение мучительно тяжело.
Мы так и не поговорили, Мир не дал мне такой возможности, а липнуть к нему пиявкой я просто не могу. Вот и молчу всю дорогу. И он тоже молчит. Не это ли финальное подтверждение его безразличия?..
Во мне включается апатичный режим энергосбережения. Смотрю в окно и рассуждаю о том, что жизнь снова войдет в привычное русло. Серое, унылое, безликое русло.
Такая обида берет при сопоставлении картинок до и после, что зубы сводит в бессилии. Злость на себя ширится и клокочет эпицентром в груди. Сжигает безысходностью. Словно солнце для меня разом погасло. Я сама же его и погасила.
К моменту, когда заезжаем во двор, я уже настолько настоялась в собственной ярости, что ненавижу всех и вся. В первую очередь — нас с Мироном. Кроет мглой. И здравый смысл тихонько оседает под прессом пагубных эмоций.