Между нами. На преодоление

verdes De ojos

Я уже минут двадцать гуляю по громадному участку и ненароком отмечаю чистоту и опрятность местности. А также определенный дресс-код рабочих, они выходят из помещений в спецодежде, что не может не радовать.

Теперь я понимаю, почему Мирон предпочитает изделия только собственного производства. Вопросы и сомнения отпадают.

Меня всё вокруг покоряет. А эта масштабность — не на шутку впечатляет.

Я почему-то только сейчас, в эту самую секунду осознаю, насколько состоятелен Мир...

И пугаюсь данной мысли.

Он

был прав, мы замкнулись в оболочке моей квартиры, игнорируя социальную жизнь за ее пределами. И я никогда не задумывалась, что мужчина рядом со мной — заботливый, щедрый, внимательный, уютный и домашний мужчина — богат как Крез. Это ведь лишь часть его дохода, Ольховский ещё и инвестор.

Сбиваюсь с шага, переваривая внезапное озарение.

Медленнее обычного бреду дальше, оставляя позади молочный цех, и приближаюсь к пастбищам. С левой стороны их венчает лес. Я бы оценила живописность, если бы не была загружена одолевшими инсайтами и... потихоньку ослабевающей уверенностью в своем решении приехать.

Метров триста прохожу с сосущим чувством возрастающего страха.

А потом резко останавливаюсь.

Чуть далее группа мужчин занимается починкой загона. И Мирон — в числе активистов, кто-то ему помогает, поддерживая бруски, кто-то возится рядом.

Меня не замечают.

Стою и заново пропускаю через себя муки прошедших месяцев. Я не видела Мира с апреля. Вообще. Даже мельком. И сейчас, задыхаясь от выброса эмоций, схожу с ума, не понимая, как могла выживать в этой агонии изо дня в день? Как?

Неотвязная боль поджигает сердечную мышцу, зацепив пламенем и ребра.

Наверное, не дышу. Воюю с самообладанием.

Это не мой Мир. Другой. Скорее, теперь он самый что ни на есть настоящий: бритое у него лицо, а голову украшает густая шевелюра, в прядках которой будто играют в прятки озорные лучи солнца. Темно-русые волосы с отсветами, как была раньше щетина, но на тон темнее неё.

Я, конечно, натыкалась на его фотографии в сети, знала, как выглядел до спора с друзьями, но в живую — воспринимается иначе.

Не лучше. Не хуже. Просто иначе.

Парадокс, но моложе Ольховский от отсутствия растительности не стал.

Привлекательнее — о, да. Строже, суровее, потому что теперь линия челюсти резко выраженной остротой выдает непростой характер.

Это не мой Мир. Но в то же время — мой. Тот же мужчина, благодаря которому я сбрасывала оковы тысячелетних поверий, стряхивала ненужную шелуху детских фобий, переросших в комплексы. Выпускала затаившуюся внутри девочку, жаждущую жить.

Я так отчаянно хочу обнять его. Прижаться. Надышаться.

И так отчаянно робею, дойдя до черты, где остается сделать последний шаг…

Ольховский вдруг вскидывает голову. Четким прицелом наводя на меня глаза. Фокусируется и застывает в неподвижности.

Моё закланное сердце тут же теряет стройность биения и заходится в

тахикардическом приступе. Организм словно градом бьет — синхронно больно и сладко.

Я так счастлива… и так напугана.

По щелчку очухиваюсь от морока, которым сознание с утра окутано, и ужасаюсь: да с чего я взяла, что ему нужны мои признания? Что не забыл меня? Что не состоит в других отношениях?

Почти полгода тишины, и тут я со своими запоздалыми реверансами!

Боже, ну не идиотка ли? Какая муха меня укусила?! Что я делаю!

Мирон не шевелится, продолжает разглядывать на расстоянии без проявления интереса. И, пожалуй, это самая красноречивая реакция на мой безмозглый порыв очутиться здесь.

Я просто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и даю дёру, не разбирая дороги. Та самая шизофрения, которую давно постигла, приветственно машет ручкой. Даже не собираюсь вникать, как выгляжу со стороны. Бегу со всех ног.

И слишком поздно спохватываюсь, понимая, что двигаюсь не к выходу, а к густым деревьям на вершине пастбищ. Оборачиваюсь, чтобы поймать правильный ориентир и сменить направление, и замечаю следующего за мной по пятам Мира. Крупно вздрагиваю, паникуя, и начинаю бежать ещё интенсивнее, через десяток секунд врываясь в лес.

Дышу истерично и рвано, не обеспечивая легкие должной вентиляцией. Какой-то апокалипсис в мыслях с единственно различимой задачей — уйти от преследователя. Пару раз хлестко прилетает ветками по лицу, отчего сцепляю зубы, но не сбавляю темпа.

Пока не спотыкаюсь и не грохаюсь. Объятия с землей стоят мне дребезжания всех костей. Захожусь болезненным стоном и досадно фыркаю. Ну да, лес — не лучшее место для забегов, это даже в дешевом кино наглядно демонстрируется.

Но сейчас не падение меня беспокоит, а чужое осязаемое шумное дыхание над собственным ухом.

Меня аккуратно переворачивают на спину, и я стараюсь изящно отплеваться от прилипшей листвы и грязи. Сверху нависает габаритная фигура. Сначала боковым зрением я улавливаю мужские руки по обе стороны от своей головы. Мир держит вес на них, не прикасается ко мне, но я мигом ощущаю себя в плену. А потом я поднимаю глаза и натыкаюсь на то, как сердито подрагивают крылья его носа, пока горячее дыхание овевает мои щеки.

Ещё чуточку выше — и пронизывающий серьезностью взыскательный взгляд стирает остаточную кучку нервов в прах.

Замираю под ним, силясь не завыть в голос.

Как же я скучала! Боже, как скучала… Как самозабвенно тосковала!..

По оттенкам, что выдают серые глаза напротив. По искоркам в их глубине. По голосу, спонсирующему мурашек под кожей. По улыбке, бьющей неукротимой энергией.

И по себе счастливой рядом с ним. Скучала.

Разум плющит всмятку от фейерверка безудержной радости, даже с учетом явного недовольства Мира. И как побочное следствие происходит это: