Между нами. На преодоление
Шрифт:
Стоит войти внутрь и увидеть себя в зеркале, тут же понимаю, почему всё семейство спешит отмыть и переодеть меня. Позорище. Я похожа на пугало. Чумазая, лохматая, в испачканной одежде. Ноги и руки в царапинах, в волосах торчит пару листков. Вот это напроменадила я в сказочном лесу…
Выражение «хочется провалиться сквозь землю» в моем случае имеет очень двоякое значение. И оба варианта — прямой и переносный — подходят мне.
Максимально коротко принимаю водные процедуры, чувствуя себя безбожно неловко. Волосы не мочу, просто вытряхиваю пыль и запутавшиеся в прядях
Я бы, положа руку на сердце, давно убежала бы из этого дома, чтобы не сгорать со стыда. Но в душе всё еще теплилась надежда, что мы с Мироном сможем поговорить.
Стараюсь быть разумной взрослой женщиной. Всё самое плохое уже случилось. Надо просто пережить это.
Завернутая в полотенце осторожно дергаю ручку, на оборотной стороне которой нахожу обещанную замену своему платью. Чудесный легкий летний халат, свободный и скрывающий отсутствие белья на мне. Облачаюсь в него. Застирываю трусы, потому что ими тоже проехалась по земле, после чего юркаю в соседнее помещение. Проворно справляюсь с сенсорным табло стиралки, загружая её на самую быструю стирку.
Слава Богу, хозяева о моем существовании не вспоминают всё это время. Я, предоставленная сама себе, проживаю какой-то перебойный катарсис: то корю за приезд, то хвалю за смелость.
Когда машинка пищит о завершении, кидаю вещи в сушилку. И в этот момент дверь в прачечную раскрывается.
Переминаюсь с ноги на ногу, не находя сил взглянуть в глаза маме Ольховского.
— Умница какая, уже сама справилась, — хвалит добродушно, просканировав пространство взглядом. — Пойдем, чего закрылась здесь?
— Я не… давайте я лучше здесь дождусь и переоденусь. Спасибо Вам большое.
— Чего удумала, — цокает и решительно берет меня за запястье, вынуждая подчиниться.
Очутившись в большой уютной гостиной, невольно вздыхаю с восхищением. Обстановка покоряет меня простотой и теплотой, в воздухе витает что-то родом из детства. Нет никакой вычурной техники, мебель на вид сплошь удобная, деревянный пол слабо поскрипывает, будто приветствуя.
— Садись, будем обедать.
Уровень моей неловкости зашкаливает. Я прикусываю язык и не смею возражать, потому что это уже будет слишком глупо.
Меня вновь оставляют одну. Стол уже сервирован: стоят закуски, нарезки, овощной салат, изделия их родного производства. И видно, что пару местечек придержали для главных блюд.
Ощущаю себя Алисой в Стране чудес, будто выпала из одной реальности в другую. Кто бы мне сказал еще утром, что я буду сидеть в отчем доме Мирона спустя несколько часов…
Дико хочется вновь дать деру. Мне всё страшнее и страшнее. Этот радужный прием его родителей — к чему он приведет?..
Не могу усидеть на стуле. Вскакиваю нервно. Боязливо озираюсь и медленно шагаю к книжным полкам. По очереди беру в руки фотографии. Они разных эпох и поколений. И вызывают искреннюю улыбку. Особенно те, на которых есть мой любимый мужчина.
На одном черно-белом снимке изображена чета Ольховских с маленьким сыном в каком-то парке. Мальчишка держит обоих за руки и покоряет своей широкой беззубой улыбкой.
— Совсем молоденькие
— Да, они у тебя и сейчас очень молодо выглядят… — вставляю осторожно, боясь спугнуть момент, аккуратно шевелю ноздрями, вбирая запах его свежей кожи после принятого душа, и этот неразбавленный запах сейчас ярче, сильнее. — И не скажешь, что давно уже дедушка и бабушка.
— Мне тоже было восемнадцать, когда женился в первый раз, а жене — семнадцать. Отцу сорок исполнилось уже после рождения Ника. Я думал, тоже к этому возрасту стану дедом, но мой парень сломал систему. Может, Платон продолжит традицию раннего отцовства, но к тому времени я уже точно смогу претендовать на звание деда.
— Вы все женились по любви? — вылетает из меня вопрос, спонсированный невесть откуда взявшейся острой ревностью.
— Родители — да. Я сначала — по наивности, во второй раз — по глупости. Ну, может, третий раз как-нибудь в будущем выйдет по любви, — заканчивает довольно резко и отходит, разрушая крохотный контакт между нами.
Я давлюсь вдохом, и воздух застревает в груди.
Как-нибудь в будущем? Это мне открытым текстом заявляют, что мой поезд ушел, да?..
Бережно возвращаю фотографию на место, быстро-быстро моргая, чтобы отогнать подступившие слезы. Сцепляю зубы, злясь на свою неуместную слабость. Я же знала, что легко не будет.
— Мироша, садитесь за стол! — причитает хозяйка дома.
Устремляясь за её голосом, с ноткой грусти слежу за тем, как расставляет дымящееся жаркое и ассорти овощей на гриле. В комнату заходит и отец семейства, неся корзинки с хлебом. Меня на долю секунду выбивает из равновесия эта картина, до дрожи просто. А потом я ловлю серьезный тяжелый взгляд Ольховского-старшего и ежусь от холода.
— Не познакомишь нас? — интересуется мать Мира, садясь напротив меня.
Я непроизвольно напрягаюсь. Вот и загубленное в зародыше знакомство с родителями…
Мы расселись крест-накрест. И необходимости прятать глаза от мужчин нет. Свободно смотрю перед собой. Разглядываю визави. Такая она милая, ну солнышко. Ни одной её черты не передалось сыну. А ведь тоже красавица с убранными в элегантный пучок темными волосами, правильными линиями, глубокими карими глазами и пышущей здоровьем кожей.
Никогда в жизни не сказала бы, что ей почти шестьдесят пять.
— Аделина, — басит Ольховский индифферентно, параллельно накладывая себе еду. — Соседка моя бывшая. И по совместительству один из постоянных клиентов. То есть, наша ферма — поставщик в ресторане, где она работает. Мои родители, Надежда Ивановна и Виталий Ильич. Основатели этой самой фермы.
— Какое красивое имя у тебя, девочка моя… — восторгается Надежда Ивановна.
Не подозревая, что в данную секунду, больно-пребольно сжимая пятерней собственное колено под столом, я стараюсь не рассыпать осколки своего треснувшего сердца.