МИД, Кремль, кувейтский кризис
Шрифт:
Идя на сближение с ним, Вашингтон руководствовался не только антииранскими целями, но и стремлениями ослабить значение для Ирака отношений с СССР, добиться общей переориентации этой страны на Запад, превратить Ирак в устойчивый рынок для американской продукции. Вместе с тем в американских руководящих кругах не питали ни симпатий, ни доверия к иракскому баасистскому режиму, считая его диктаторским и одним из самых жестоких и репрессивных в мире.
В этом смысле подход Вашингтона к Багдаду был весьма циничен, как и к самой ирако-иранской войне. И Хомейни, и Саддам Хусейн рассматривались им как зло, только первый как большее по сравнению со вторым. Высший американский интерес применительно к этой войне, по словам Генри Киссинджера, состоял в том, «чтобы обе стороны ее проиграли».12 Ту же в принципе мысль, но иными словами, высказывал и руководитель ближневосточного отдела Совета национальной безопасности при президенте Рейгане Джоффри Кемп:
После того, как война завершилась, Вашингтон не внес перемен в свою иракскую политику. Лишь год спустя после прекращения огня Белый дом (это было уже при президенте Буше) приступил к ее анализу. Итогом стала одобренная президентом 2 октября 1989 года директива по национальной безопасности номер 26, кодифицирующая американскую политику в Персидском заливе. Применительно к Ираку в ней делался вывод, что «нормальные отношения между Соединенными Штатами и Ираком будут отвечать нашим долгосрочным интересам и способствовать стабильности как в Заливе, так и на Ближнем Востоке».14 Дабы убедиться, пишет Джеймс Бейкер, что более дружественные отношения могут побудить Ирак умерить свое поведение в таких вопросах, как терроризм, права человека, химическое и биологическое оружие, мы были готовы расширить в отношении Багдада свои экономические и политические стимулы. В этой связи, продолжает он, цитируя текст директивы, мы согласились «предоставлять и расширять возможности американским фирмам участвовать в реконструкции иракской экономики».15
«У нас не было, – утверждает Бейкер, – иллюзий по части жестокости Саддама к собственному народу или способности быстро эскалировать напряженность с соседями. Мы тогда полностью сознавали возможность того, что любые «морковки», которые мы предложим, могут не дать нужного результата. На этот случай директива номер 26 предусматривала сокращение связей или отказ от них. Иракское руководство должно сознавать, говорилось в директиве, что любое незаконное использование химического и/или биологического оружия повлечет за собой экономические и политические санкции, к самой широкой поддержке которых мы призовем своих союзников и друзей».16
Бейкер при этом умалчивает, что директива серьезно ошиблась в определении вероятных источников опасности для региона и американских интересов в Заливе. Их по-прежнему видели в Москве и Тегеране. Соответственно в директиве говорилось: «Соединенные Штаты остаются решимыми защищать свои интересы в регионе (если потребуется и окажется подходящим с использованием вооруженных сил США) от Советского Союза или любой другой региональной державы с интересами, не совпадающими с нашими собственными».17 Что такой региональной державой окажется не Иран, а Ирак, в администрации Буша, как убедительно говорят многие авторы, даже не могли и думать: уж слишком, как казалось, заметный крен дала к этому времени в сторону Запада политика Багдада, да и сама страна после восьми лет тяжелейшей войны нуждалась, как считали в Америке, в мире и спокойствии, а не в упражнениях в силовых приемах. В Вашингтоне даже не считали нужным более обсуждать иракские дела на уровне Совета национальной безопасности. Почти вплоть до вторжения в Кувейт тема Ирака в Совете даже не возникала, американская политика на этом направлении была как бы на «автопилоте».
Став госсекретарем США, Джеймс Бейкер при первой же встрече в марте 1989 года с представителем Ирака (заместителем министра иностранных дел Н. Хамдуном) заверил его в приоритетности значения для США отношений с Ираком и выразил надежду на дальнейшее с ним сближение. Это же было главным мотивом беседы Бейкера в октябре 1989 года с министром иностранных дел Тариком Азизом.
Казалось бы, у Багдада не было видимых причин для беспокойства или неудовольствия. Однако с осени 1989 года и вплоть до вторжения в Кувейт с иракской стороны в контактах с США начала настойчиво звучать тема обид и претензий к американскому партнеру. Поводы были самые разные – дипломаты и спецслужбы США настраивают-де против Ирака другие арабские страны, в частности страны Залива, пугают их Ираком, американская пресса публикует нехорошие статьи, особенно по правам человека в Ираке, притеснениям курдского населения, дальнейшему накапливанию химоружия и т.д. Теперь, глядя с дистанции лет на тогдашнюю тактику Багдада, испытываешь ощущение, что она велась по принципу: нападение – лучшая защита, то есть заставить американцев оправдываться, виноватить в действительных и мнимых прегрешениях и тем самым затруднять адекватную реакцию на реальные шаги Багдада по усилению своей военной машины и иные мероприятия, которые в других условиях стали бы предметом американских демаршей, шума в прессе и т.п. Присутствовали, я не исключаю, и причины иного порядка: беспокойство, не утратит ли Вашингтон интерес к Багдаду после завершения войны с Ираном,
Вся первая половина 1990 года прошла для США под знаком «наведения мостов» с Багдадом и борьбы администрации Буша против попыток конгресса США попридержать темпы сближения с Ираком, тем более, что некоторые шаги иракского руководства вызывали в определенных сферах явное раздражение. Однако в январе 1990 года Дж. Буш подписал по рекомендации госдепартамента директиву, в которой определил, что расширение торговли с Ираком отвечает «национальным интересам» США. Администрация успешно отбила попытки конгресса срезать объем кредитов, и они были установлены на 1990 год, как и до этого, на уровне одного миллиарда долларов. С января началось выделение конкретных траншей, и вскоре Багдад подписал контракты на рекордные закупки в США сельхозпродукции.
В феврале состоялся полуторачасовой разговор Саддама Хусейна с посетившим Багдад помощником госсекретаря США по делам Ближнего Востока Джоном Келли, в результате которого в Вашингтоне выросла уверенность, что дела с Ираком движутся в правильном направлении. Саддам Хусейн заявил Келли, что ввиду упадка Советского Союза как мировой державы у Соединенных Штатов появляется возможность помочь стабилизации Ближнего Востока. В ответ Келли подчеркнул, что президент США верен «теплой и подлинной дружбе с Ираком во имя совместной выгоды».18
В апреле Саддам Хусейн принял двупартийную группу влиятельных американских сенаторов от зерновых штатов во главе с лидером республиканского сенатского меньшинства Робертом Доулом. Как пишет об этом визите Бейкер, сенаторы нашли, что Саддам Хусейн – «лидер, с которым Соединенные Штаты могут работать», и что их выводы в личных разговорах с президентом США и госсекретарем «звучали не менее оптимистично, чем их публичные высказывания».19 А в Багдаде Доул заверил С. Хусейна, что президент и правительство США стремятся к улучшению отношений с Ираком и что, если у Ирака и есть проблемы, то не с президентом и правительством, а с отдельными американскими журналистами, без которых и самому хозяину Белого дома жилось бы много спокойнее (С. Хусейн жаловался сенаторам на одну из передач «Голоса Америки»). Через некоторое время посол США в Багдаде передала официальные письменные извинения за содержание упомянутой радиопередачи, где Ирак фигурировал в числе стран с «полицейским режимом». В апреле же Джон Келли выступил в Комиссии по международным делам палаты представителей с жесткими возражениями против идеи подвергнуть Ирак экономическим и торговым санкциям за нарушения прав человека, использование химоружия против курдов и его накапливание. Идея была названа контрпродуктивной в плане национальных интересов США.
Нельзя сказать, что некоторые стороны политики Багдада не настораживали американскую администрацию. Как потом выяснилось, внутри госдепартамента шли споры по поводу правильности взятой линии, но всякий раз верх брали те, кто был против того, чтобы одернуть Багдад, четко провести перед ним границу, которая отделила бы допустимое от неприемлемого.
Такой политике Вашингтон оставался верен даже в июле, когда Багдад перешел к прямым угрозам в адрес Кувейта и ОАЭ и начал концентрировать войска на границе с Кувейтом. Как выше уже говорилось, руководство ОАЭ, реагируя на иракские угрозы, попросило Вашингтон срочно провести совместные военные учения. Несмотря на возражения госдеповских ближневосточников, не хотевших, как признает Бейкер, «раздражать» Саддама Хусейна, в конечном счете президент США 23 июля все же дал указание выделить для участия в учениях два самолета-заправщика, один транспортный самолет и шесть морских судов. Одновременно было сделано объявление (тут же, однако, опровергнутое) о том, что корабли американских ВМС в Персидском заливе приводятся в повышенную готовность.
Стараясь прояснить ситуацию, журналисты на следующий день в ходе брифинга в госдепартаменте задали вопрос, есть ли у США какие-либо обязательства по защите Кувейта. В ответ помощник госсекретаря по связям с прессой Маргарет Тутуайлер заявила: «У нас нет с Кувейтом никаких договоров по вопросам обороны, и ему не давалось никаких специальных обязательств по вопросам обороны или безопасности». А когда ее прямо спросили, придут ли Соединенные Штаты на помощь Кувейту в случае нападения на него, она ограничилась такими словами: «Мы остаемся также сильно привержены поддержке индивидуальной и коллективной самообороны наших друзей в Заливе, с кем нас соединяют глубокие и давние связи». Словом, как хочешь, так и понимай: с одной стороны, вроде бы подмигивание Багдаду (ни договорных, ни других обязательств у США защищать Кувейт нет), с другой – что-то похожее на подбадривающий кивок Кувейту (привержены, мол, поддержке друзей в Заливе).20