Мидии. Чайный дом
Шрифт:
В Челябинской области возбуждено дело, в материалах которого майора российской армии обвиняют в регулярном изнасиловании солдат срочной службы. В распоряжение следствия поступило семь заявлений.
«Деды» избили солдата так, что ему пришлось ампутировать ноги и половые органы.
Сколько нужно прочитать подобных заголовков, чтобы избавиться от любых сомнений по поводу армии?
Плоскостопием не страдал. Видел отлично. Нехватку веса они легко поправляли, откармливая насильно. Зато я неплохо разбирался в психиатрии, начитавшись литературы в медицинском отделе книжной лавки. Я там часами стоял, диагностируя сам себя. Лет в семнадцать я уже понял, что со мной что-то не так. Я был слишком независим от мнения окружающих. К тому времени человеческих друзей у меня почти не
– А зачем ты резал руки, парень? – спросил врач.
– Я хотел проверить себя, испытать, – ответил я, прекрасно понимая, что надо говорить именно так.
Обыкновенного влюблённого идиота, который порезал себе вены из-за бабы, обязательно загребут в армию. Потому что это вполне нормальный поступок. Здесь нет ничего особенного. Многие здоровые олухи так поступают. Но если ты чёртов краб, который хладнокровно режет себя, чтобы познать какое-то честолюбивое наслаждение, почувствовать власть над собственной телесной природой – тогда к тебе станут приглядываться. Если же ты ещё сидишь всю ночь в позе лотоса, ни черта не жрёшь и повесил на стену портрет Ницше, то можешь считать, что военный билет у тебя в кармане. В армии не нужны ледяные осьминоги, каракатицы с Нептуна и медузы-людоеды. Либо тебя убьют деды, либо ты сам всех порешишь. Я бы, пожалуй, расстрелял сослуживцев просто из-за перловки.
Военнослужащий открыл стрельбу по сослуживцам, сообщает Минобороны России. По информации ведомства, в результате погибли восемь человек, еще двое получили ранения.
Я был нормальным крабом. Руки резал из баловства. И ещё иголкой их расцарапал красиво – ёлочкой. Шрамы до сих пор имеются. Потом я узнал, что на внешней стороне руки есть какая-то опасная вена. Если её повредить, получишь фонтан крови. Будучи крабом умным, я понимал, что у меня шизоидная акцентуация характера. Есть некоторые признаки нарциссизма, но не злокачественного. Мне ведь жалко животных, особенно белок, насилие меня возмущает, короче, я не совсем психопат. Но я бываю жестоким, умею манипулировать людьми, легко совершаю преступления, склонен к беспричинной меланхолии, наркомании, блуду, пьянству и бродяжничеству. Я восхищаюсь отшельниками, эстетствующими маргиналами, поэтическими тунеядцами. В детстве никогда не допивал до конца кефир, кисель, молоко, ряженку и чай: всегда оставлял немножко на дне, чтобы вылить в раковину. Я приносил опивки в жертву богу канализации. Впрочем, как раз в этом нет ничего особенного. Уверен, что почти у каждого есть собственный бог канализации. Чтобы не ходить в армию, я несколько утрировал свои особенности, добавил яркости, эффектов. Всё получилось превосходно: доктор выписал направление. Две недели мне предстояло провести в психоневрологическом диспансере.
Эти сволочи хотел отобрать у меня две недели мая, две счастливых недели, которые я мог провести вместе девушкой. Весенние дни с цветущей сиренью – слишком дорогая расплата. Наш роман был в самом разгаре. Мы решили, что прерывать его – преступление. Поэтому я пришёл в военкомат и попросил отложить госпитализацию. Медики сказали, что я должен написать заявление в кабинете. Там я встретился с неприятным человеком в офицерской форме. У него были выпученные глаза, помещавшиеся в трещинах засохшего куска дерьма, который заменял ему лицо. Я спросил у военного, могу ли я перенести обследование на две недели.
– Что? Не хочешь обследоваться, тогда пойдёшь под трибунал! – рявкнул военный, раскрыв дерьмовую щель.
– Нет, я не отказываюсь. Просто я хотел перенести на две недели, – неуверенно промямлил я.
– А почему ты хочешь перенести? – спросил военный.
– Семейные обстоятельства, – сказал я с уверенностью в тоне, подразумевая вино, марихуану и барышню без трусов.
– Ладно, пиши заявление. Но помни, шизик: не поедешь в дурку, пизда тебе!
Из военкомата я выскочил в хорошем настроении: ловко надурил ублюдков, отвоевал две драгоценные недели мая. Но потом до меня дошло. Господи, что я натворил! Ведь я буду сидеть в психушке в день своего рождения. Более того – мне исполняется восемнадцать лет. Так
8.
Я залез в автомобиль, в таких обычно перевозят солдат. Там уже сидел какой-то парень с тыквенно-капустным выражением лица. Шея у него отсутствовала совсем. Кроме нас и водителя, в автомобиле был вооружённый человек. Он внимательно следил за нами, глаз не отводил. Мы ехали долго, психоневрологический диспансер находился в пригороде. Я не помню обряда регистрации, вероятно, это было скучно и долго. А потом нас повели в больничный корпус. Сначала мы прошли через длинный коридор, который напоминал джунгли – очень уж много растений: плющи, карликовые берёзки. Дверь в отделение была массивной, с каким-то адским замком. Мне стало не по себе, когда эту дверь наглухо заперли за моей спиной. Очутившись внутри отделения, больше всего я удивился, что психушка соответствует стереотипам. Все штампы, какие могут быть связаны с психиатрической клиникой, здесь имелись. Даже стены жёлтые! Сестринский пост со злобным персоналом, длинный коридор, по которому блуждали психи от стены к стене – всё отвечало худшим ожиданиям. Посреди коридора стояло существо, ноги которого постепенно сгибались в коленях, изо рта текла слюна, да так обильно, что на полу образовалась лужица. Похожих существ я наблюдал во дворе, когда героиновые торчки выползали на улицу. Я подумал: неужели они держат здесь и наркоманов? Потом я узнал, что так действуют препараты, которыми закалывают больных.
Добродушная пожилая сестра, похожая на пьяную плюшевую мышь, долго не могла найти мне места – все койки заняты. Пришлось ждать. Наконец мне подыскали кровать в овощной комнате. Обычно призывников помещали в отдельные палаты, но мне повезло – я оказался среди пожилых неподвижных патиссонов. Больше всего я не хотел очутиться в одном пространстве с агрессивными гопниками-социопатами. Не хватало мне ещё столкнуться с тюремными обычаями! Но всё оказалось не так плохо. Правда, мне выдали ужасный матрас: весь в тёмно-коричневых разводах. Я сразу представил, что на нём кто-то вскрыл себе вены, а потом обгадился от страха и облевал постель.
Морковные люди никак не отреагировали на то, что я появился в палате. Двое были совсем неподвижны, а третий совершал однообразные движения: поворачивал голову к окну и дергал корпусом. Я достал книги, положил на тумбочку. Прошло несколько часов, я читал, мне казалось, что патиссоны превратились в две статуи с маятником посередине. Но вдруг маятник перестал дёргаться и поворачиваться. Он растянулся на постели и принялся храпеть. Его примеру последовали статуи. Прошло ещё часа три. Вдруг овощи одновременно встали, вышли в коридор.
Описывать ли все ужасы психушки? В туалете не было ни кабинок, ни унитазов, просто дыры в полу, над которыми в раскорячку сидели больные. Приходилось ждать, не пристраиваться же рядом. Хотя древние римляне какали коллективно. Положение ухудшилось, когда я отравился, а случилось это на третий день. Была рвота, даже температура поднялась. После этого я больше не ел больничную пищу. Туалет располагался напротив палаты №1, где жили буйные. Частенько их лупили санитары и связывали верёвками, ведь смирительные рубашки давно отменили. Но в уборную обитатели палаты №1 ходили самостоятельно. Не хотелось встречаться с ними. В психушке царили жестокие нравы. Одному парню увеличили дозу нейролептика, когда он случайно поранил себе лоб в спортзале, хотя малый казался безобидным. Вскоре он превратился в настоящий топинамбур. Персонал вёл себя цинично и грубо. Везде была страшная антисанитария. И ещё нас немножко эксплуатировали: настоятельно просили доставлять в корпус из котельной огромные баки с горячим супом, ходить за хлебом и выносить мусорные мешки, почему-то всегда дырявые, поэтому из них вываливалась часть отходов.
Утром и вечером призывников отпускали погулять. Днём была перекличка. Иногда я умудрялся уходить поутру и возвращаться во время второй прогулки – с пивом для санитара. В нескольких километрах от клиники текла река, я ходил к ней через лес и дачи, купался. Первые дни ко мне приезжала девушка, мы даже занимались любовью в лесу, но потом она отправилась в православную паломническую поездку. Поэтому своё совершеннолетие мне пришлось отмечать одному: я сбежал на весь день, зашёл в кофейню, заказал глинтвейн, выкурил сигариллу и выучил стихотворение Бродского «Чёрные города».