Михалыч (сборник)
Шрифт:
– Ну, все. У меня немецкий!
У нас-то иностранный будет только через год. А он уже сейчас во дворе на войне мог разведчиком быть. И проникать к немцам.
Вдоль всего коридора стояли фикусы и пальмы в больших кадках на подставках. Каждая кадка была окружена белой накрахмаленной занавеской. Через пять растений от нас Борька задержался и стал вытирать руки такой занавеской. А через восемь растений от нас к нему приближалась директор. Он ее не видел. Мы спрятались за фикус и замерли. Директор подошла к Борьке сзади. Взяла его затылок, надавила и воткнула носом в землю.
– Голубчик, родителей сегодня ко мне!
Борька даже не ойкнул. И с таким земляным лицом пошел в свой класс. Мы с Танечкой ускользнули на цыпочках и побежали вниз по лестнице в свой.
Через день мы шли в школу всей компанией и с Борькиной мамой. Она несла большую стопку накрахмаленных и отутюженных занавесок, завернутую в газеты. Директор встретила внизу:
– Прекрасно, товарищи! Вовремя. Как раз завтра у нас будет китайская делегация! – и взяла занавески.
Мама сказала:
– Раиса Адамовна, а можно было таки не втыкать Бореньку в землю? Он очень ранимый мальчик!
– Ваш ранимый мальчик третьего дня на школьном дворе таскал пионерку за галстук и кричал «ферфлюхтен русиш швайн!» Хотите, чтобы мы и с этим разобрались?
– Нет, не хотим! Боренька, как же так? Наш папа до Берлина дошел…
Я вмешался:
– Он был наш русский разведчик! Немцы принимали его за своего. А пионерку он потом спас!
– Вот, видите, – сказала директор, – все родители всегда говорят: «Мой мальчик такой чувствительный, моя девочка такая ранимая». А Миша… Михаил Александрович… что говорит? Он говорит: «Этот Михалыч – тот еще фрукт, с ним надо построже!» И выращивает правильно! Кстати, пусть Миша… Михаил Александрович… позвонит мне сегодня вечером. Не забудь сказать! – и положила ладонь мне на макушку.
Я съежился.
В ноябре еще не очень холодно. Но деревья в основном голые. На тротуарах стояли наши фикусы и пальмы вдоль всей улицы. И мы стояли. Вся школа. И махали китайскими флажками. Играл оркестр. Танечка сказала:
– Мальчики, а давайте китайский выучим!
Я насупился. Надо же… замуж она, что ли, за китайца собралась?..
Низовка
Мы с папой приехали в азовстальский пансионат на выходные. Порыбачить. А наутро пришли на пляж к лодкам. Людей на песке и в воде было много. А все лодки лежали на берегу. В море – ни одной.
– Низовка, – сказал лодочный хозяин, – запрет на выход судам.
– Да мы отойдем чуть-чуть, и на якорь. Порыбачим до обеда.
– Да! Мы чуть-чуть! – сказал сзади меня знакомый голос.
Я обернулся. Это была моя бывшая воспитательница детсада. Загорелая. И улыбалась.
– Привет, Михалыч! – и вставила мою голову себе подмышку.
Это было лишнее. Все-таки детсад закончился два года назад. Но отстраняться не стал. Чтоб не обидеть. Хозяин лодок немного помрачнел.
– О, и дети, и женщины… Ладно, Миша… Тебе я доверяю. Возьмешь мою спасательную.
Я посмотрел на папу с гордостью. Волосы на его ногах шевелились. А на груди нет. Потому что низовка. Низовой ветер от берега к воде. Воспитательница тоже посмотрела
И мы пошли к лодке. И поплыли. Лодку нес ветер. Папа только подправлял веслами. Море было ровное и ворсистое, как ковер. С тонким слоем мельчайших брызг сверху. Грузила, крючки, морские черви – это все я умел и очень любил. Им тоже нравилось.
Папа учил воспитательницу подсекать. Наматывал ей леску на палец, правильно устанавливал ее руку и туловище. Как меня в давние времена.
Больше всех наловил я. Десять бычков и три таранки. А они тратили много времени на учебу. И еще папе пришлось отсоединять крючок от бантика на ее плавках. Воспитательница посмотрела на дальний другой берег залива:
– Во-он – Мыс Исполнения Желаний. Я там никогда не была!
Я посмотрел, куда она. Мы с папой там были не раз. Только это был Змеиный Мыс. Ничего особенного. Ужей там много.
– Леночка…. Елена Петровна, я обратно не выгребу. Низовка.
– Миша… Михаил Александрович, вместе выгребем. Это же с полкилометра. Я умею!
И оба уставились на меня вопросительно. Я подумал: «Надо же… Могли бы и тут еще штук двадцать поймать». Но улыбнулся им. И стали сниматься с якоря. Там все-таки рыбы больше.
Лодку донесло за пять минут. У мыса еще полчаса порыбачили. Пристали к берегу. А Елена Петровна вскрикнула, не выходя из лодки:
– Ой! Смотрите, змея!
– Это уж, – сказал я, – видите, желтые пятна.
– А вот еще! Она без пятен!
– Это гадюка. Они не кусаются, если не наступать.
А папа добавил:
– А в воде вообще не кусаются. Это же Змеиный Мыс. Официальное название. Они тут живут.
– Пусть они тут живут, хоть бы даже официально! А я хочу обратно! И скоро обед.
Через десять минут стало ясно, что не выгребем. Бросили якорь. А я сказал:
– Может, ну его, обед? Пристанем обратно. У нас рыба. Там на горе кукуруза. Костер разведем. Как в прошлом году, пап?
Папа покрутил пальцем у виска и показал своим носом на воспитательницу. Та сидела, закрыв глаза, и немножко дрожала. А он спрыгнул в воду и взялся за якорный канат. Я вытащил якорь, закрепил весла. Папа потащил. А я пересел с носа на среднюю банку к Елене Петровне. И обнял ее за плечи, чтоб не дрожала. А папа тащил и тащил. А она дрожала и дрожала. А Мыс Желаний (Змеиный), не быстро, но удалялся. И наконец, сработал, именно, как Мыс Желаний. Низовка стихла. И дрожь стихла у Елены Петровны. Она прошептала:
– Я на него смотрела. На мыс, Михалыч…
– Я тоже, Елена Петровна. Все будет хорошо.
Хорошо, что море здесь мелкое. В самых глубоких местах папе по плечи. Папа сел на весла и так разогнал лодку, что она выскочила далеко на песок в точности на свою «спасательную» стоянку. Коричневый хозяин сверкал зубами:
– Молодец, Миша, не подвел! А то я уже переживал за тебя в бинокль.
Вечером собрались у нас. Елена Петровна жарила рыбу. Мы с папой играли в шахматы. Потом после ужина она ушла на свою половину. Ее крылечко было с обратной стороны. А мы с ним потом еще долго играли, пока не уснули.