Михалыч (сборник)
Шрифт:
– Я полезу по ветке. Потом повисну. Ветка согнется. Ты сорвешь яблоко. Я спрыгну вниз. Потом ты полезешь и повиснешь. Поняла?
И вот она полезла. А собака лаяла. Она долезла до середины. А собака протиснулась в дыру. И мгновенно оказалась рядом. И подпрыгнула. И укусила за попу….
Начался переполох. Приехали скорая помощь и милиция. Вся зазаборная семья оказалась у нас, и наперебой и громко все измеряли дыру в заборе. И девочку, и собаку увезли.
Прошло много дней. Мы опять ходили в строю с Танечкой. Она
– Михалыч, привет! Молодец, не занял мою белочку. Помнил меня?
Я кивнул. Танечка не подошла. Все стали спать. В середине сна воспитательница ушла, а новенькая зашептала:
– Михалыч, ты умеешь считать до сорока?
– Умею, – я повернулся к ней.
Она рассказала, что ей делают уколы в живот. Очень больно. Всего будет сорок.
– Будешь считать мне каждый день, чтоб я знала, сколько осталось. Считай! – и задрала пижаму.
Я не мог отказать. А Танечка все слышала. По пути домой, как обычно, зашли с папой в пивную. Он сдул пену и предложил глоток:
– Что-то ты мрачный сегодня, Михалыч. Проблемы?
– Разберусь, пап. Пей сам.
Интернат
Бабушка заболела, и меня сдали в интернат. Я знал заранее, что сдадут. Потому что подслушал, как на кухне папа обсуждал с соседями:
– Я его даже отвезти не смогу, смена у меня.
– Миша, не переживай, мы с Жориком отвезём. Всё записано: пятерочкой до конечной, а там через поле по тропинке, я помню, – сказала тётя Варя, медсестра.
– Кукурузы наберем, подсолнухов. Придёшь со смены, как раз наварим. И напиток будет готов! – это дядя Жора, самогонщик, вставил.
– Жорик! Давай лучше думать не за напиток, а за то, как Михалыча лучше подготовить, чтобы без травмы души.
Они стали думать. А я нисколько не переживал. Среди дворовых было немало интернатских. От них знал, что там нормально. На выходные – домой. Форма лучше, чем моя школьная. Моя серая пехотная, а там тёмно-синяя морская. Китель с золотыми пуговицами. Плюс каждый день компот.
В интернате, и вправду, оказалось нормально. Только учеба двойная: утром и вечером. Утром, как в школе. А вечером уроки на завтра. Хочешь не хочешь, а сделаешь. Поэтому почти весь класс были отличники. И я быстро стал отличником. Учительниц было две: дневная темноволосая и вечерняя блондинка. И та, и другая нередко в подходящий момент гладили меня по голове и говорили насчет положительных свойств моего папы:
– У тебя есть, с кого брать пример. Передай Мише… Михаилу Александровичу…
Я не передавал. Потому что видел пару раз, как они гуляли с ним среди подсолнухов и сами передавали.
Как-то на рисовании дневная сказала:
– Хватит нам уже принцесс и космолётов! – и долго рассказывала про реализм – главную манеру рисования
Я вспомнил, что кружку уже рисовали на прошлой неделе. И приступил к майке. Все тоже вспомнили. И быстро нарисовали. Учительница подошла, погладила меня и прошептала:
– Молодец Михалыч, прекрасные трусы, очень жизненно.
На рисунке они с майкой, прищепленные, висели на верёвке. Учительница громко добавила:
– Ну, всё, закончили!
И опять мне шёпотом:
– Михалыч, иди собери работы.
Я собирал. Иногда ждал, пока дорисуют. Все мальчики нарисовали плоские черные трусы и плоскую синюю майку. Такие нам выдавали. А все девочки – синие трусы, а майки разноцветные. Тоже плоские. Только одна девочка по имени Оля нарисовала объёмную тумбочку. Нашу. Из спальни. А на ней стопку глаженого белья с яблоком сверху. Все многомерное и с перспективой, и с тенью. И только простым карандашом. Я был поражён и задержался возле её парты. И успел понюхать её макушку с хвостиком. Она пахла яблоками.
Вечерняя учительница всех, кто раньше времени справлялся с уроками, отпускала во двор. А остальным помогала справиться. Раньше всех всегда уходила Оля. А теперь и я стал стараться закончить побыстрее, чтоб выйти с ней. Иногда даже обгонял. Всё по-честному. Учительница проверяла. Во дворе я учил её играть в футбол, а она меня – прыгать через скакалку. Оглушительно свистеть с пальцами на подвёрнутом языке я её тоже научил. А насчёт рисунка спросил:
– Как ты так умеешь? Научишь меня?
– Я в художку хожу. А научить несложно. Для начала попробуй готовые картинки срисовывать. Не обязательно один в один. Главное, чтобы картинка тебе нравилась. И все время думай, что у тебя лучше получится. И повторяй, пока не получится хоть в чём-то, но лучше. Выбрасывай и повторяй, выбрасывай и повторяй!
Ночью я вышел из спальни и устроился на широком подоконнике в большом коридоре. И выбрасывал, и повторял атомный ледокол «Ленин». Он взламывал ледяные торосы. И стал в конце концов лучше, чем его отпечаток на обложке моей тетради в клеточку. На моём последнем рисунке льдины были просто зверские.
Во дворе Оля одобрила:
– Ну, ты почти Айвазовский, Михалыч! Вот тут и тут штриховочку загусти…
– Оля, а почему классная всегда мою мазню всем показывает, как пример? Ясно же, кто чемпион по рисованию. Ты…
– А потому что у неё симпатия к твоему папе!
– К папе? В каком смысле?
Она заулыбалась, опустила ресницы и зашатала своим коричневым хвостиком.
– В таком же, как и у тебя ко мне!
– Нет у меня никакой симпатии!
– Нет? А кто мне, когда дежурит в столовой, полный компот чернослива накладывает?