Миклош Акли, или история королевского шута.
Шрифт:
Сепеши одобряюще кивнул головой и сам пошел поддерживать лестницу для тех, кому взбираться на стену. А господин Бори с радостью ухватился за конец звонкового шнура и стал то натягивать его, то отпускать, как когда-то в детстве ремешки церковного органа.
Раньше всех услышала о начале военной операции собака и принялась выть.
– Да пристрелите вы эту бестию!
– крикнул Сепеши.
Раздался выстрел, собака умолкла.
– Я, - со стороны отозвался один из взобравшихся туда дворян.
– Меткий выстрел!
– похвалил барон.
– Назначаю вас моим старшим егерем.
Это был княжеский жест: в имении Сепеши старший егерь получал немалые денежки. Он вызвал у дворян-ополченцев всеобщее воодушевление и готовность выслужиться. Ничего не скажешь:
Только господин Бори не одобрил стрельбу. Он с нетерпением прижался ухо к смотровому окошечку в воротах.
– Не надо было палить, потому что теперь бабоньки перепугаются, никто не посмеет и нос высунуть. Не надо было еще и потому, что выстрел породил и в мозгу Акли дурные мысли, а именно - напомнил ему, что ведь и у него тоже есть карабин. Что если сейчас взять, да пристрелить Сепеши, и таким путем спасти от него маленькую Незабудку?! И незримый демон уже принялся подталкивать его под локоть: а ну доставай карабин, руку на курок. Негодяй вполне заслуживает пули. Чего боишься? Чего колеблешься? И демон все подстрекал его, подбивал, подталкивал! Лишал здравого разума! Но доброго человека всегда сопровождает наряду со злым духом еще и дух добрый. Поэтому добрый человек никогда не может сделать ничего дурного, если не поторопится, если даст и доброму духу время сказать слово.
"Ах ты глупый Акли!
– сказал добрый дух.
– Ну спасешь ты Незабудку. А сам-то погибнешь. И палач отрубит твою глупую голову. А что станется потом, без тебя, с Незабудкой?"
Ну конечно же. Прав добрый дух: что станется с Незабудкой, если я, Акли, перестану существовать? Страшно подумать! Незабудка конечно уцелеет, будет жить дальше. Только принадлежать она будет уже другому. Уцелеют ее красивые глазки, роскошные волосы и веселый милый смех. Все останется, что было...
А чего же не будет? Не будет Акли, ее Акли! И Акли стало жалко девушки, именно потому, что он отберет у нее таким образом себя, потому что Акли был человеком, готовым на самопожертвование. Вот и выходило, что он не должен был убивать Сепеши.
Но не стоит философствовать на эту тему: зачем убивать красивейшую из неправд? Зачем намекать, что и любовь зиждется только на корысти, подобно тому, как и золотой замок и избушка вертятся одинаково - на курьих ножка. Возвышенность, великодушие и самопожертвование - это всего лишь блестящая мишура на одеждах любви, как роса на цветке: ведь и она родится из цветка, но не имеет к нему никакого отношения - ни к его листьям, ни к цветкам, ни к аромату, просто так откуда-то сверху капает на него, чтобы иногда смыть прилипшую к нему грязь. Вот и выходит, что даже и роса - корыстолюбие в чистом виде, но корыстолюбие, пропитанное божественными соками.
В мозгу Акли быстро прорастали семена возможных аргументов, логических рассуждений, успокаивающих мыслей и надежд. О, изобретательная голова, великий дар. "Qui habet tempus, habet vitam"33– думал он вначале.
– Еще каждую минуту может прибыть полиция.
Но когда "темпус", то есть "время" истекло, он быстро перелицевал классическую латинскую поговорку наизнанку и она в его мозгу зазвучал так: "Qui habet vitam, habet auxilum"34. Для чего ему совершать необдуманное покушение? Для чего ставить все на одну карту, когда могут прийти еще и другие карты? Вдруг в последний миг появится возможность, когда и девушка не гибнет и он сам уцелевает. Более того, кто знает, возможно уже сейчас лишние все эти его тревоги? Почему не может так быть, что император уже получил его письмо и переправил Илону из пансиона в другое место? И по мере того, как испарялись все другие надежды, эта, самая маленькая, постепенно завоевывала все его мысли. А когда все остальные упали до нуля, эта обрела силу вероятности. Ведь по сути: логика тоже только красивая игра ума, с помощью которой умный человек обманывает менее умных, а иногда и самого себя. Император узнает о готовящемся похищении девушки и велит увезти ее в другое место. Что может естественнее такого высочайшего распоряжения? И как он сам не додумался
И Акли облегченно, полной грудью вздохнул, а сжимавшееся от тревоги сердце принялось вновь спокойно биться. И вдруг послышался строгий, не терпящий возражений голос командира отряда старого Денеша Томпы, которому его всего минуту назад представил раскуривавший свою трубку господин Мальнаши: "А ну-ка, сынок, сбегай за моей фляжкой. Я забыл ее на телеге. Спроси там у возниц, какая из них моя. Обоз наш отсюда по правую руку стоит".
Акли не хотелось бы удаляться отсюда в такой интересный момент, но командир приказывает, а здесь действуют военные порядки. Не повиноваться нельзя: только обратишь на себя внимание Сепеши, а Миклошу совсем ни к чему, чтобы его сейчас узнал Сепеши.
И он побежал. Чтобы поскорее возвратиться. Господин же Мальнаши, которому было поручено присматривать за ним, был как раз в том невменяемом состоянии, когда его занимал больше всего на свете горячий трут, с помощью которого он раскуривал свою трубку: захлопнув крышку на трубке, он принялся яростно сосать чубук, раздувая теплящуюся искру и втягивая щеки, словно Нептун, которым у нас любят украшать фонтаны. О, в такие минуты для господина Мальнаши ничего иного не существовало, потому что он был слишком ленив, чтобы высекать новую искру из кремня и потому всегда высоко ценил огонек и не мог позволить ему погаснуть. И только уже когда из трубки весело, клубами повалил дым, он испуганно огляделся вокруг.
– Смотрите-ка, а куда ж этот Фаркаш подевался?
– Да я его услал в обоз, за моей фляжкой, - пояснил Денеш Томпа.
– И зря!
– беспокойно посетовал Мальнаши.
– Цель оправдывает средства.
– Цель, шурин, хорошая штука, но говорят, что парень этот не очень надежен. И мне поручили присматривать за ним.
– Ой, не пугай меня, Мальнаши! Думаешь, что он фляжку мою сопрет?
– Ну что там еще?
– нетерпеливо спрашивал Дёрдь Палойтаи, который думал совсем о другом.
– Может быть дворник оглох?
– высказал догадку Пал Марон.
– Надо бы по окошкам стрельнуть, - подал совет господин Йожеф Хорти.
– Да чего мы топчемся на месте? Взломаем ворота и все, если никто не хочет их отворять!
– все больше распалялся Болдижар Вереш.
– А что за вино там внутри?
– полюбопытствовал Мальнаши, садясь на своего любимого конька.
– С горы Шомьо, - отвечал Томпа.
– Старое?
– Такое старое, что может быть еще ваш предок Ной заливал его в бочонки.
– Черт его знает, сбежит от с моей фляжкой или нет?
– возвращаясь к так и не получившему ответа вопросу (относительно Акли), сказал Томпа.
– А верить, выходит, никому нельзя. На днях вон наш священник сказывал, что вычитал он в каких-то старых летописях, будто все это неправда, что Ной изобрел вино. Что мол вино открыли много позже. Уже во время правления короля Мирири.
– Я тоже слышал про этого Мирири, - подхватил Альнаши.
– Король Мирири был большим любителем винограда, и тогда один его министра стал ломать себе голову, как бы так сделать, чтобы король его и на следующее лето все еще мог бы лакомиться прошлогодним виноградом. И тут ему пришла в голову мысль выжать из виноградных ягод сок да залить его в корчаги. Чтобы он там хоть целый год хранился. А там уж бери да попивай этот самый сок будто молочко. Словом, надавил он соку виноградного. Но король попробовал его, да и выплюнул. Яд, говорит. У королей это бывает, что они поспешны в своих суждениях. Вино-то как раз еще только бродило в сосудах, а в прогреб, где стоял сок, случайно слуга один с собакой заглянул, ну туда, где вино бродило. И надо было случиться, что потом находят и собаку и слугу обоих мертвыми. И тогда-то сказали окончательно, что виноградный сок - это мол яд смертельный. Сказали. Как припечатали: яд и все тут! И держали этот яд в бочонках до случая, когда понадобиться. Потому что в королевских кладовых и яд - такой же нужный, ходовой товар, как у нас - жир свиной.