Мир Гаора

Зубачева Татьяна Николаевна

– Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла?
– Аюшка кивнула.
– И не уходи никуда, потом поешь.

– Оставим мы тебе, - сказала Мать.
– Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.

Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассматривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыжего. Ой, мамочка моя родная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за три дня и так ухайдакать.

Свет и воздух так внезапно обрушились

на него, что Гаор сразу потерял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и животе тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах... тоже мягкая... рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так... Проверяя себя, он шевельнул губами, и влажная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после анестезии. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.

– Ты лежи, Рыжий, лежи, - тоненький девичий голосок.

Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он... он Гаор Юрд, сержант... Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержанты... чёрт, почему всё путается?

– Пить.

– Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.

Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.

– Ой, ой мамоньки, бьётся он!
– истошный девчоночий визг.

И его удерживают, не сжимая, руки, тёплые человеческие руки, а не холодный металл. Люди... Кто они? Где он?

– Лежи, лежи спокойно, всё в порядке.

Голос мужской, знакомый, он знает его, это... это...

– Ворон?...

– Да, да, я, слава Огню, узнавать стал.

И снова голоса, смех, от них сразу кружится голова. Он пытается приподняться, но его удерживают, ещё чья-то ладонь на его голове, шершавая с бугорками мозолей, это ... это она, та, его первая... в вещевой... он пытается поднять руку, перехватить эту ладонь, удержать, но она сразу исчезает, а на его плече мягко удерживая, укладывая обратно, уже другая, широкая, мужская... и голос...

– Лежи, лежи, не дёргайся.

– Старший?
– с трудом выталкивает он через шершавое непослушное горло.

И женский голос, который он узнаёт сразу, голос Матери.

– А ну хватит, чего столпились. Очунелся, Рыжий?

– Да, Мать, - снова с усилием выталкивает он, не слыша своего голоса.

– Чего?

– Сказал чего?

– Губами, мотри, шевелит.

– Чего тебе, Рыжий?

– Попить дать?

– Да, - кричит он, слыша тихий хриплый стон, - пить, дайте пить.

– Ворон, как?

– Сейчас, давай сюда, вот так.

Край кружки касается его губ и сразу исчезает, он еле успевает схватить маленький глоток.

– И ещё... и ещё...

Каждый раз кружка задерживается чуть дольше, и каждый глоток чуть-чуть больше предыдущего. Чья-то ладонь поддерживает ему затылок. Он понимает, что это для того, чтобы он сразу не набрасывался на воду, после долгой жажды нельзя много пить, сердце посадишь, он знает это, но рвётся, тянется к воде... И снова беспорядочное содрогание мышц начинает крутить и выгибать его тело.

– Ничего, - говорят над ним, - это не страшно, сейчас пройдёт. Поняла, как поить его?

Приступ кончается так же внезапно, как и начался. Он обессилено откидывается на подушку, тяжело переводит дыхание.

– Ты смотри, а?

– Рыжий, ты...

– Всё, - жёсткий голос Ворона, - дайте ему отдохнуть. Иди, поешь, я с ним сам посижу.

Он лежит и слушает ровный шум вечерней спальни, ощущая рядом тепло чьего-то тела. Только сейчас он понимает, как было холодно в "ящике". А сейчас тепло, мелкое частое покалывание в руках и ногах, ну да они же у него онемели, там он не мог шевелиться, значит что, всё кончилось? Но почему ему завязали глаза? Их ему выбили? Но тогда бы болело, а боли нет, глаза не болят.

– Что...?

– Что, Рыжий?
– спрашивает голос Ворона.

– С глазами... что?

Получилось уже лучше: он сам услышал себя, и его поняли.

– Ты был в "ящике", в темноте. Чтобы не ослеп на свету, и завязали глаза. Потерпи.

Да, он помнит, извлечённым из долгих завалов тоже надевали повязку на глаза. Понятно.

– Сколько... был?

– Трое суток.

– Крепкий ты, парень, Рыжий, - вмешивается весёлый голос Старшего, - тут после суток откачать не могли, а ты смотри какой.

Его губ касается металл.

– Попей ещё.

Он приникает к воде и сжимает зубами край кружки, чтобы её не смогли забрать.

– Ты смотри, что придумал, - смеётся Ворон, - ну сам пей, только глотки маленькие делай, вот так, молодец, а теперь набери в рот и подержи просто, не глотай, правильно, глотай, и ещё раз. Вот так. Легче?

– Да, - получается совсем хорошо, слова уже не раздирают горло.
– Спасибо.

– На здоровье, - смеётся Ворон.

Странно, он раньше не слышал его смеха, ни разу.

– Здорово ты, Ворон, придумал, мотри, как ладно получилось.

– Ворон, а ты чо, раньше про такое знал?

– Про "ящик"? Нет, конечно, но я из Кроймарна, там частые землетрясения, и что делать с попавшими в завал, знают все.

– Чо там?

– Как это? Земля трясётся?

– Да, - голос Ворона становится жёстко-отстранённым, ему явно не хочется об этом говорить.
– Рыжий, ты что последнее помнишь?