Мир Реки: Темные замыслы
Шрифт:
Сначала Джилл чувствовала себя скованной, но вскоре вернула прежний блеск и стала создавать для Сирано известную проблему. Но ей ни разу не удалось получить больше одного очка из пяти в шестиминутной схватке. Сирано всегда успевал заработать свои четыре раньше, чем она — одно. Это заставило ее думать, что и это очко он давал ей, только чтоб смягчить горечь поражения. Однажды после матча, во время которого она чуть не взбесилась из-за понесенного поражения, она обвинила Сирано в том, что он ее щадит.
— Даже если б я в вас влюбился и жаждал не нанести вам оскорбления каким бы то ни было способом, — сказал он, — этогоя бы не сделал!
— Если б мы дрались по-настоящему и острыми клинками, — воскликнула она, — вы бы убивали меня каждый раз! Вы ведь всегда наносите удар первым!
Он поднял маску и вытер лоб.
— Верно. Но смею надеяться, вы уже не думаете вызывать меня на дуэль? Вы же не сердитесь на меня больше?
— За тот случай на берегу? За него — нет.
— А за что же тогда, смею спросить?
Она ничего не ответила, а он поднял брови и пожал плечами в самой изысканной галльской манере.
Сирано был первым, это бесспорно. Как бы она ни практиковалась, как бы ни укрепляла свою решимость обогнать его, ибо он был мужчина, а она не хотела проигрывать ни мужчинам, ни женщинам, все равно ему она всегдапроигрывала. Однажды, когда она принялась высмеивать его невежество и склонность к суевериям и тем самым привела в бешенство (сделав это нарочно), он атаковал ее с такой яростью, что нанес ей пять ударов за полторы минуты. Вместо того чтобы потерять голову, он стал еще более похожим на холодное пламя, двигался с уверенностью и быстротой, не допуская ни тени ошибки, выставлял стопроцентную защиту против каждого ее выпада.
В результате униженной оказалась она сама.
И вполне заслуженно, сказала она себе. Джилл тут же извинилась, хотя это было еще одним унижением.
— Я была совершенно не права, издеваясь над вашей необразованностью и вашими предрассудками, — сказала она. — Вы не виноваты, что родились в тысяча шестьсот девятнадцатом году, и мне не следовало подшучивать над вами из-за этого. Я поступила так только потому, что хотела разозлить вас до такой степени, чтоб вы стали делать ошибки в фехтовании. Это была гнусная затея. Обещаю вам никогда больше не повторять ее и приношу вам свои извинения. Ничего из того, что я говорила, не было сказано всерьез.
— Значит, все эти противности, которые вы мне наговорили, были просто шуткой? — спросил он. — Что-то вроде словесного приема, чтоб выиграть лишнее очко? И в этих весьма болезненных для меня словах не было ничего личного?
Она на мгновение заколебалась, а потом сказала:
— Я должна быть честной. Моя главная цель заключалась в том, чтоб вы потеряли голову. Но и мою собственную голову в этот момент тоже нельзя назвать холодной. В какое-то время мне и в самом деле показалось, что вы невежественный олух, ожившее ископаемое. Но во мне говорило лишь собственное мое раздражение.
А на самом деле вы далеко опередили свое время. Вы отвергли предрассудки и варварство своих дней настолько, насколько вообще можно отринуть культуру своего века. Вы были исключительным человеком, и я глубоко чту вас за это. И вы никогда больше не услышите от меня таких слов.
Она снова поколебалась немного, а потом спросила:
— Скажите, а это правда, что на смертном одре вы раскаялись?
Лицо француза побагровело. Он сделал гримасу и ответил:
— К сожалению, мисс Галбирра. Я и в самом деле заявил, что сожалею о своем богохульстве и неверии, и попросил прощения у доброго Бога.
А поэтому, когда я узнал наверняка, что умираю от комбинации омерзительнейшего заболевания с буколическим именем сифилис и удара по голове балкой, то ли сброшенной мне на голову врагом, то ли упавшей на меня случайно, то я, который любил, повторяю, любил все человечество… и особенно женщин… На чем я остановился?
Ах да! Зная наверняка, что я скоро умру, и ослепленный страхом перед дьяволом и вечными пытками, ожидавшими меня, я поддался своей сестре, этой беззубой суке, иссохшей злобной монахине, а также моему доброму, даже слишком доброму другу Ле Бре и сказал: да, я каюсь, я спасу свою душу, и вы можете возрадоваться, моя добрая сестра и мой добрый друг, что я, наверное, попаду в чистилище, но вы своими молитвами спасете меня из него, ведь правда?
А почему бы и нет? Я был напуган так, как никогда не бывал напуган в жизни, и все же я не был убежден, что и в самом деле достоин вечного проклятия. У меня были некоторые сомнения, поверьте мне. А кроме того, ну какой вред от покаяния? Если Христос действительно готов спасти меня, причем совершенно бесплатно, заметьте, а рай и ад и в самом деле существуют, то я буду идиотом, если не попытаюсь спасти мою паршивую шкуру и бесценную душу.
С другой стороны, если после смерти человека все сущее превращается в пустоту, в ничто, то что я теряю? А свою сестру и этого суеверного, но добросердечного Ле Бре я могу осчастливить при жизни.
— Он написал пылкий панегирик после вашей смерти, — сказала Джилл — И предисловие к «Путешествию на Луну», которое он издал через два года после вашей кончины.
— А! Я надеюсь, он не изобразил меня святым? — вскричал Сирано.
— Нет, он дал вам отличную характеристику благородного, но не так чтобы очень святого человека. Однако другие писатели… что ж, у вас наверняка было много врагов.
— И кто же попытался очернить мое имя и репутацию, когда я умер и уже не мог защитить себя? Кто эти свиньи, эти трусы?
— Не помню, — ответила Джилл. — Да и какое это сейчас имеет значение, верно? Кроме того, лишь немногочисленные ученые знают имена этих очернителей. К сожалению, для большинства людей вы лишь романтичный, хвастливый, остроумный, трогательный, немного донкихотствующий герой пьесы одного француза, написанной в конце XIX века [128] .
Довольно долго существовала версия, что вы были безумны, когда писали «Путешествие на Луну» и «Путешествие к Солнцу». Это произошло потому, что ваши книги подверглись жестокой цензуре. Со временем церковные боссы так искромсали ваш текст, что многое вообще потеряло всякий смысл. Но затем текст был восстановлен, насколько это было возможно, и к тому времени, когда я родилась, на английском языке был опубликован очищенный и восстановленный вариант.
128
Имеется в виду пьеса Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак» (1897).