Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1
Шрифт:
Впрочем, в первой половине 1930-х годов произошел поворот государственной политики в этом отношении. В среднюю школу был возвращен курс «гражданской истории», а с 1934 г. в университетах были открыты исторические факультеты; в 1936 г. в структуре АН СССР был создан Институт истории. Речь шла не только о стремлении поставить историю на службу идеологии, но и о характерном для конца 1930-х годов обращении к славным страницам прошлого (в первую очередь имеющим отношение к военным победам над иноземными захватчиками).
В Германии после Ноябрьской революции 1918 г. социал–демократы пытались осуществить ряд демократических реформ образовательной системы — при этом часто встречая сопротивление консерваторов и сторонников традиционного религиозного воспитания. Вопрос о светском содержании образования (при сохранении большинства религиозных школ) стал летом 1919 г. главным предметом «школьного компромисса», позволившего принять в итоге Веймарскую конституцию. Следует также учесть, что министерства отдельных земель могли спускать сверху в первую очередь рекомендованные учебные программы,
Современники и историки сходятся во мнении, что во времена Веймарской республики большинство университетских преподавателей занимали по отношению к установившемуся режиму негативную или скептическую позицию (и лишь часть оставалась, по образному выражению историка Ф. Майнеке, «республиканцами разума», в душе оставаясь обычно «монархистами сердца»), В сфере естественных наук важную роль продолжали играть специализированные институты Общества кайзера Вильгельма; для поддержки фундаментальных исследований в начале 1920-х годов было основано Общество помощи немецкой науки — прообраз будущего Немецкого исследовательского общества. Одним из создателей и руководителей этого общества, наряду с известным химиком и нобелевским лауреатом Ф. Хабером, был опытный функционер бывшего прусского министерства культов Ф. Шмит–Отт. Политика Беккера и социал–демократов, попытка осторожного контроля правительства и государственных органов над «внутренними делами науки» вызывали явную неприязнь академического сообщества. Среди студенчества, особенно после инфляционного всплеска 1923 г., наблюдался явный рост правоконсервативных настроений.
В Пруссии большинство учащихся должны были с 1919 г. посещать одну из народных школ (Volksschule), которая должна была выполнять задачу социального и культурного «выравнивания» выходцев разных социальных групп. В основе учебного плана начальной школы лежало «Родиноведение» (Heimatskunde) с важными элементами практического освоения окружающей сельской и городской жизни, из которого затем выделялись базовые учебные предметы. Традиционно большое внимание уделялось физической подготовке, пешим экскурсиям и прогулкам. С 1 июня 1925 г. все типы заведений следующего профиля были объединены в систему «промежуточного образования» (Mittelschulwesen). Этой системой предусматривалось и общее, и предпрофессиональное образование, которым и ограничивалось большинство выпускников, выходящих непосредственно на рынок труда — на основе удостоверения об окончании промежуточной школы. Для получения аттестата, открывающего дорогу в университет, торговую или техническую высшую школу, требовались дополнительные усилия.
Еще до 1933 г. в разных дисциплинах формируются течения, связанные с крайне шовинистическим, антисемитским и антимодернистским мировоззрением — от арийской физики до схожих направлений в археологии или медицине. Адепт «народно–политической антропологии» Э. Крик стал одним из создателей педагогической доктрины нацизма, хотя после 1933 г. более успешным в административном плане здесь оказался дрезденский философ и поклонник Ницше А. Боймлер, работавший в ведомстве А. Розенберга и ставивший акцент на расово–научную суть нового воспитания. Для идейного подчинения школы в первые месяцы после 30 января 1933 г. заметно негативную роль сыграл национал–социалистический учительский союз во главе с Г. Шеммом, организованный еще весной 1929 г. Базой преобразования учебной и научной деятельности стали чрезвычайные законы «О защите немецкого народа» от 4 февраля 1933 г. и «О защите народа и государства» от 28 февраля 1933 г., а для очистки преподавательского корпуса средней и высшей школы и научного персонала от нежелательных в расовом и политическом отношении лиц главную роль сыграл «Закон о восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля 1933 г. (превративший всех учителей, независимо от типа школ, в государственных служащих). Дополнительно 25 апреля 1933 г. был принят закон «Против переполненности немецких школ и высших учебных заведений» (еще ранее было подписано аналогичное по духу «Соглашение земель о сокращении наплыва обучающихся в высших учебных заведениях»). Количество уволенных менялось в зависимости от города или специальности — если в Берлине или Франкфурте в социальных или даже естественных науках сокращения коснулись от трети до половины сотрудников, то в традиционных университетах в малых городах они затронули меньшую часть персонала. Нацисты внутри вузов и в органах управления спешили воспользоваться студенческим энтузиазмом в поддержку «национальной революции». Печальной страницей истории германской мысли стала ректорская речь философа М. Хайдеггера «Самоутверждение немецкого университета», где он призвал соединить академическую «повинность» познания мира с военным и трудовым служением «фюреру немецкого народа».
Ключевым событием в жизни университетов первых лет нацизма стал Gleichschaltung — унификация, фактически отменившая все прежние академические свободы. Но такие оригинальные авторы, как Хайдеггер или юрист К.
В школьном деле нацистская унификация также была поэтапной. Единые учебные программы были приняты в 1937 г., а стандартные учебники начали создаваться только в годы войны. Особую проблему представляли церковные школы — с середины 1930-х годов в Мюнхене по итогам своеобразного родительского референдума эти институты полностью перешли на светскую основу; в масштабах всей страны летом 1938 г. такое голосование было заменено решениями бургомистров, и конфессиональные школы были перепрофилированы или ликвидированы. В целом за период с 1931 по 1940 г. в Германии количество частных школ различного уровня сократилось в 5 раз, хотя они и не были устранены полностью. В отличие от СССР, где с начала 1930-х годов прерогатива в коммунистическом воспитании принадлежала педагогическим коллективам, в Германии на первостепенное влияние в деле выращивания «новой элиты» претендовал Гитлерюгенд и примыкающие политико–пропагандистские или «трудовые» организации, которые скорее конкурировали с учебным персоналом.
Кризис начала 1930-х годов по–разному затронул академическую среду в различных странах, порой приводя к поляризации настроений. Усиливались созданные в годы Первой мировой войны профсоюзы академических работников и преподавателей. Во Франции и Англии после катастрофических студенческих потерь Первой мировой войны следующее поколение выпускников даже престижных учебных заведений питало заметные левые симпатии (рост влияния фабианства в Англии, в том числе в Лондонской школе экономики и в неформальной группе шести престижных университетов Англии, так называемых «краснокирпичных университетах»; кружке П. Низана и Р. Арона при парижской Высшей нормальной школе и т. п.). В Веймарской Германии молодые экономисты консервативного плана Э. Залин и А. Зальц публично поставили под сомнение положения знаменитой речи М. Вебера о науке как призвании и профессии (известный «спор о науке»). Тема кризиса науки и прежнего университета стала предметом размышления испанского философа X. Ортеги–и–Гассета («Миссия университета», 1931) а также в связи с созданием учебных заведений нового типа (Высшая школа политики М. Шелера). Основоположник социологии знания К. Манхейм во второй половине 1920-х годов анализировал феномены поколений и конкуренции в духовной сфере как раз в свете европейских перемен, начавшихся с лета 1914 г.
Для понимания природы массовых социальных и идейных сдвигов 1930-1940-х годов необходимо еще раз указать на значение Первой мировой войны. Ее роль для научной жизни не сводилась исключительно к цифрам разрушений и потерь, ущербу от разрыва научных связей. Парадоксальным образом можно говорить об определенном прогрессе в науке, сближении ее с государственной и общественной жизнью — не только в смысле военных, оборонных заказов или внутри– и внешнеполитической пропаганды. Крушение старой Европы означало также и своеобразную демократизацию науки, вынужденное преодоление ее характера как привилегированного занятия узкого круга ревнителей «чистого знания», что прокладывало путь к современной системе включенности социального института науки в развитие технологической цивилизации (это, в частности, отмечал в своих статьях В. И. Вернадский («Война и прогресс науки», «Задачи науки в связи с государственной политикой в России») в 1915-1917 гг.). Как отмечал американский историк Г. Поль, «не использование науки и технологии в военных целях было новым в Первой мировой войне, но характер и число произошедших изменений, по–видимому достаточных, чтобы превратить предыдущие отношения в своего роду доисторическую эпоху. Беспорядочность сменилась институциализацией, случайность консультаций — регулярностью и постоянными запросами, а зависимость от прометеевских открытий — безостановочными улучшениями существующих технологий. Технологический прорыв Первой мировой войны не был чисто техническим».
Одним из важных аспектов этой эволюции было становление системы специализированных научно–исследовательских институтов (по образцу Общества кайзера Вильгельма в Германии), помимо университетов, политехнических школ и аристократических ученых коллегий — академий и научных обществ. Фактически в годы Первой мировой войны был в форсированном виде повторен тот переход от «республики ученых» к национально–государственному принципу организации науки, который однажды уже произошел в истории науки в XVII в. Результатом войны стало активное и прямое участие государства в делах науки, создание специальных правительственных органов по координации и поддержке научных исследований. Эти новые организационные формы вышли за пределы чрезвычайных задач военного времени и продолжали действовать, развиваться и совершенствоваться и в условиях последующей мирной работы.