Мир-за-кромкой
Шрифт:
– Смутно, – я покачала головой. Горцы, не—горцы – все смешалось и забылось давным—давно. – Её ещё дядька такой с полосатой бородой вёл? – странная шутка, да борода у него действительно была в полоску – слева чёрная, справа чёрная, а посередине седая. Или это у математика?
– Да, кажется, да, – Астрис закивала, сначала неуверенно, потом как будто бы припоминая, – Не уверена, но по—моему… Проклятье, я могу ошибаться!
Благородная леди Плэм сквернословит! Ладно, так и быть подыграю. Улыбка невольно поселилась на не—моём лице.
– Нет, подожди, – как притворно это прозвучало. Подумать только, я настолько завралась, что играю даже рядом с Астрис… А она так счастливо мне улыбается. – На Тупиковом трапе нельзя бросать путников, —голос, наконец—то, выровнялся и стал почти моим. – Эти дороги зачарованы, по ним ходит… Самириские болота, Астрис!
Мечница быстро кивнула:
– Да! Я точно
Или он нас.
– «…дорогами дальними выстлан путь в Благословенный край, где ходит Сопранг…» – четвёртый стих «Верилюнга», – всплыли кривенькие строчки из пьесы, кажется, из неё. – А если мы ошиблись?
– То будем последними, но очень благородными дурочками! —закончила Астрис. – Всё равно помочь Художнику, почти твоему коллеге, – дело хорошее.
– Это, да, – что ж кивну. Доберёмся до ближайшей деревни и распрощаемся. – Только какой я художник? Так архитектор недоученный! Кстати, как я выгляжу?
– Непередаваемо! – мечница усмехнулась. – Ты у меня немного рябишь, но не сильно. В основном, когда я пытаюсь посмотреть на тебя, как на тебя, а так нормально. Передо мной такой молоденький напыщенный лордик лет семнадцати, невысокий, в доспехе, который ему несколько велик. Волосы топорщатся в разные стороны, но без шлема намного лучше. Ты его потеряла? – пришлось кивнуть опять. Понятия не имею, куда мог подеваться этот незадачливый шлем. Надеюсь, чары без него не ослабеют. – Черты лица как—то не запоминаются: пока смотрю – вроде вижу, но отвернувшись описать не смогу. Худоват немного и усы ужасные. Боги, убери их лучше!
– Миледи, вам не нравятся тараканьи усики юного обольстителя?
Астрис, едва сдерживая смех, мотнула головой.
***
– У каждой мысли есть свой срок смысловой и сутевой годности, который иногда на редкость стремительно истекает. Вот был верный мотив, каким хочется делиться, во всю кричать, писать на заборах, может даже романчик другой настрочить, а затем он берет и исчезает, прокисает, подергиваясь пушистой плесенью ненужности, и нет его боле, а, что осталось, источает дивный аромат. Это очень напоминает гуашь, и гуашь скорее детскую, с хорошей профессиональной такое тоже случается, но реже: художникам, по себе знаю, жалко выбрасывать краски, которые стоят, точно золотая гора. С детьми проще, им в среднем откровенно плевать на горы и долины, стоящие за маленькими цветными баночками. Так вот гуашь…Вы там ещё не уснули? – весело осведомился Художник.
Стоит отметить, уснуть, собирая палатку, есть искусство воистину тонкое и мало кому из ныне живущих подвластное.
– Пока нет, – Рей отошёл, критически осматривая проделанную работу, проделанную в основном не им.– Славные боги, где вам удалось раздобыть эти шикарные палатки?
– Один седовласый герцог проиграл мне их в камнепядки, – Художник подкинул ещё пару толстых веток в костёр, запахло душной хвоей. – От кусучихгадов верное средство, не правда ли Аурр?
– Наверно, – пожал плечами проводник и шепотом добавил – Каких гадов? —Услышать его мог только барон, но приличные бароны такое не слышат.
Внезапное появление таинственного Художника в потрёпанной соломенной шляпе внесло пару приятных штрихов в ещё неустоявшийся, но порядком прискучивший дорожный быт, и палатки с ослом – были как нельзя кстати. Спать под дождём и нести на себе тяжёлые вещи – удовольствие невеликое.
– Расскажите что—нибудь ещё! – попросила Астрис, засыпая в котелок сухую вермишель с вялеными мясом. – Разварится?
– Вполне, – Зют, бароны же не умеют готовить…
– Что—нибудь ещё? – задумчиво протянул Художник.
– К примеру, о том храме, алтаре и… – договорить барону не дали.
– Как же вы правы! О богах! Скажите, Ремир, о ком из великого пантеона Северного неба вы бы хотели услышать? – слышать и говорить о мориских стражах, к огромному разочарованию внезапный попутчик не желал, но с каким воодушевлением упомянул пантеон Северного неба! Астрис понимающе кивнула.
– О Зюте, – недовольно буркнул барон. Возиться с ночлегом ему порядком осточертело. Искать в подлеске хворост, мягко ступая по укутанной охристо—рыжими иголками земле. Вдыхая ароматы напитавшейся дневным теплом хвои, собирать маслянистые гладкие грибы. Наполнять ледяным журчанием котелок. Раскатывать уютный спальник. Забивать в мягкую землю острые металлические колышки добротной «трофейной палатки». Подумать только, он выиграл её в камнипядки у герцога! Герцог играющий в камнипядки – удивительно. И можно было поставить поместье, пару сотен расхожихлирр, а они разыграли два куска отменного брезента! А потом когда всё
– О Зюте? – переспросил Художник, спокойно переспросил, будто этот маленький выпад его вовсе и не задел. – Интересный выбор, – рассказчик погрузил руку в торбу с овсом и, довольно улыбнувшись, протянул её ослу. – А что вы знаете о Зюте?
– У него отличные тапки, не так ли, Аурр? – в полголоса бросил барон, радуясь собственной не сильно удачной шутке.
– Властитель подземного царства? Злодей, невиданный мерзавец, ведь так? Он уродлив, точно тысяча смрадных кошмаров, взятых в единый краткий миг. Он знает все ваши слабости, читает страхи в ваших глазах. Он искушает и сушит ваши души, он выпивает их до дна. В его подчинении тысячи и тысячи проклятых дюжин рогатых чертей, – художник замолчал, предоставляя слушателям минуту раздумий. Осёл натянуто фыркнул, мол, говорите что хотите, а мы ослы в эту чушь не верим. – Эх, Яшка—Яшка, – покачал головой новый знакомец, – не мешай. Ты—то эту сказочку знаешь, дай и другим послушать. Но пред тем, как начать, я попрошу вас, друзья, позабыть все прежние предрассудки и выкинуть их из головы. Ну, что ж… Его прозвали Зют. Конечно, все мы знаем это имя. Чудесное имя, короткое имя. Тайничок. Но «Зеливар» мне всегда нравилось больше. Я, признаться честно, питаю немалую страсть к истинным именам. Эх… – художник блаженно зажмурился. – А как отважен, как красив! Он слыл героем из героев! Сын Рьялы, что ещё сказать?Как—то раз на тщеславной охоте, он в одиночку завалил лукавого змея, о чешуе железной, глазах медовых и росте в тридцать три сосны. Змей веками источал небесные чертоги, а Зеливар единым взмахом могучей длани вогнал в его трехголовую тушу свой чёрный клинок. Вы не подумайте, я не о Змие говорю. Нет, нет, друзья! Брат на брата никогда не пойдёт. То было просто чудище, каких пруд пруди в заповедных лесах. Черновики, кхм…, у всех имеются. Оплошали там чутка, с рогами и зубьями переусердствовали. Ай, не так ведь сказки сказываются! Прощенья прошу, давненько я не говаривал. Ой, давненько. Не серчайте, коль к истокам ворочусь. Кхм, – откашлялся Художник и начал заново: —Жили в далёком едином краю извечные боги. Жили весело, да горя не знали. Блуждали года, менялись очертания земель. Качали голубые воды океаны, бурунами серебрились реки, шумели леса, да кроны их тяжелели. Было у королевича, господина, мудреца нашего, Рьялы Светлоликого триста тридцать три сына, столько же дочерей, крепкая мудрость и большая мечта.
Росло могучее государство, и исполнялась мечта. Велением воли, одухотворённым, развивалась и творилась жизнь. Создали дети Рьялы пернатых птиц, дружных с небом и ветрами. Выдумали рыб чешуйчатых, ящеров юрких. Поскакали по тропам горным туры. И вышел из тьмы творенья человек, случайно вышел, не думали о нём боги, как о равном. Руки рабочие и ум послушный, но вышло всё не так. Обрёл волю, заимел чувства и душу принял блаженную. Вот так случайность буйная эпоху новую соткала. Прекрасно вышло творенье, и полюбили боги своё дитя, больше всех прочих полюбили, обучать и растить принялись. Как разросся род людской и не заметили, но землю полную чудес в дар человечеству преподнесли. И было поручено каждому из народа Рьялыопекать и покровительствовать, учить и наставлять. Назвался Тар—умелец ремесленником, Онья – матерью. Да, было имён таких и наречений, точно звёзд на ясном небосводе. Но одно местечко, обошли отважные и мудрые дети Рьялы, никто не возжелал взваливать себе на плечи ношу тяжёлую, неблагодарную ношу, судилище смертное взять на себя не захотел, указывать опустившимся путь кромешный… Тяжко, ох, тяжко.
Решил тогда мудрый Рьяла устроить пир великий, каких свет не видывал, а к пиру турнир достойнейших о восьми десятках и одном испытании разума, души и тела. Кто победит, тому и ношу принять. Дни на ночи сменялись, а ночи на дни. Трудны испытания, лишь семерым удалось подобраться к концу. В пучине морской, меж отцветших светил странствовали боги, и милосердие, и честь, и силу, и храбрость измеряя. Показал каждый себя. И в час последний самый предстал пред ними Рьяла: «Не должно вам, дети мои, службу гнусную нести. На себя её возьму, а вам свет белый охранять. Ступайте и служите миру честно и верно. Мой посох из злата вам отдаю». Спустился к героям Светозарный, всю мощь свою и власть с жезлом древним предлагая. Обрадовались герои, вздохнули с облегченьем и к посоху отцовскому потянулись. Каждый был смел, но страхов людских, но скорби человеческой боялся, и не было силы, способной то перебороть.