Мир-за-кромкой
Шрифт:
– Из-за родового герба, – на тон ниже произносит князь.
– Из-за герба, – усмехаюсь, что ж пришёл мой черёд злорадствовать. – Царским вороном прозвали разведчицу, глупенькую такую, с длинной косичкой, – трясу привычными длинными волосами, – умыкнувшую из вражеского лагеря, из вашего лагеря, – тычу воздух по направлению к князю, – кое-какие важные бумажки, в том числе и планы одной крепости. Да, это сделала я. Если хотите, могу поклониться на бис, так сказать, но извиняться и заламывать руки не стану. Не люблю жалкие комедии, только драма, отменная драма, – пусть моё детское образование не пройдёт даром. Верьте мне князь, внимайте моим речам. – Чертежи были зашифрованы, и их никто не мог опознать, – а я училась на архитектора, но вам это знать вовсе не обязательно. – После той миссии ворон и взлетел. А почему же Чёрный, князь?
– Мёртвым…
Да!
– Именно. «Царский ворон убит Чёрным мечником» – твердила молва. Слишком длинно, не правда ли? Ну, они и сократили: Чёрный ворон. Мне больше, конечно, нравится мёртвый, тут, так сказать, всё по существу. А вам?
– А мне, Тера, больше нравится правда. И напротив совершенно не льстит твоё навязчивое обвинение в смертоубийстве такой юной особы. Сколь тебе лет…
– Девятнадцать. Было, – полгода назад.
– Боги! Всё время забываю, как ты юна, воронёнок.
– Да что вы! – «воронёнков» мне тут ещё не хватало до полного счастья. – Отпустите меня. Я вам всё равно ничего не скажу. Не надейтесь с моей помощью отыскать Астрис… – мне хотелось бросить что—нибудь ещё, но не тут—то было.
– Астрис? – изумлённо переспросил он. Талантище. В матушкином театре его бы с руками оторвали, как раз бревно играть некому.– А-а, девочка-ревил, – протянул князь, – бирюзовый дракончик. Да, хорошая партия, мне бы она пригодилась. Миру нужны ревилы. А ты знаешь, где она?
– Нет.
– Жаль. Было бы неплохо с ней переговорить, – князь задумчиво улыбнулся. Ну, наконец-то, мы перестали лукавить! – Эм, Тера… Что за дурные манеры? У нас светская беседа, убери ножик от моего горла, будь добра.
– Ножик? – лезвие опасно сверкнуло. – Это обоюдоострый меч из низкоуглеродистой стали с примесью вольфрама, – мой любимый потерянный клинок. —Бастард – князь. Князь – бастард.
– Облегчённый полуторный. Длина около метра. Явное сужение клинка. Хорош для колющих, рубить, впрочем, тоже можно, но как по мне – маловат. Люблю двуручные, цвайхендеры, – князь играючи провёл пальцами по острию. – Приличный ножичек, но всё—таки убери.
– Непременно, только сначала укорочу кое—кого на голову, – лучезарно скалюсь, именно скалюсь, улыбкой тут и не пахнет. Вам не удастся заговорить меня. Князь отходит, один широкий шаг назад, и он оказывается вне досягаемости.
– Никогда не понимал этой жестокости, —от следующего удара он не уклоняется, выставляет перед собой призванный из пустоты цвайхендер —зютов кошкодёр, простыми словами. – Жестокости ваших командиров. Как можно было выдать вам мечи и выставить на поле брани!
Давно не встречала эти предрассудки.
– Если я девушка, не значит, что я слаба, – то есть воином быть я права не имею, а постель его люзоблюдам греть —так пожалуйста. Прекрасную службу, вы мне предлагаете, князь, ничего не сказать. Мне подобных нападок и у Чёрива хватает. Молчит.
Вот интересно, можно ли умереть во сне? Огонь сверкнул на острие клинка, единственный маленький клочок света в буйстве черноты. Мы кружили друг перед другом, точно птицы. Моя ловкость против его силы. Немыслимых размеров двуручник вскользь отбивал удары моего потерянного меча. Сильней, сильней – мне не хватает мощи. Быстрей, быстрей! Почему я не птица? Выпад. Промах. Отхожу. Его зютов мечслишком огромен, слишком тяжёл, да и сам князь раза в два если не выше, то больше уж точно. Сталь звенит угрожающе близко, плачевно рядом, ещё чуть—чуть и моя шея. Колющий, колющий, но ему нет дела до моих «укусов». Мимо. Мимо.
– А ты хороша! – натянуто улыбается князь, отражая атаку. – Я не хочу тебе вредить. Пожалуйста, Тера.
– Пошёл к Зюту!
Клинки снова сцепляются. Выпад. Князь больше не наступает, он только отбивает мои атаки, подставляя широкое лезвие под удар. Достала. Чёрный фрак запылал.
– Что же ты такая злая, Царский ворон?– всё так же странно вопрошает предатель.
– Мёртвый ворон! – кричу в ответ, и сон загорается.
***
Всюду буйствовало пламя: стол, моя кровать, шкафы и, как не абсурдно, зеркало – всё было объято безумным танцем алых змей. И руки – они горели; точно красные перчатки, огонь облепил мои запястья. Я снова закричала, но сей раз сон не растаял.
Люди
Руки горели, мысли метались, а удушливый дым вызвал приступы неистового кашля. Кажется, я открыла окно и выбросила рюкзаки туда. Не помню. Ни черта не помню! Этаж, отведённый прислуге, располагался под самой крышей, поэтому здесь всегда было сыро и стыло, но самое жуткое быстро выбежать отсюда не получиться. Огонь не слушался. Забытая на столь долгий срок магия капризно не желала отзываться. Пожалуйста, ну прошу. Не вижу, не чувствую! Пламя пляшет и шипит. Пожалуйста. Добрые боги, пожалуйста… Судорожно оббиваю руки опростыню, о старый едва ли не блохастый матрас, хватаю кинжал и в одной ночной сорочке, босиком пробираюсь через огонь в коридор. Почти жива. Магия, наконец, откликается, но пожар уже не укротить. Руки болят просто невыносимо. Слава богам, Астрис осталась сегодня в лазарете. Николь. Нет, нет. Девочка Чёрива, голубоглазая кухарка, над которой надругалась солдатня. Такая же хрупкая и потерянная, она не была гвардейцем и не смогла отбиться о здоровущего пьяного скота. Бедняжка. Бегу обратно, спотыкаюсь о кинутые кем—то корзины. Корзины падают, катятся и гремят. Там были яблоки, розовые—розовые, последние, что остались с зимы. Видимо, кто—то заплатил девочкам яблоками, розовыми. Колючим жаром боль растекается от пальцев к плечам. Чёрт. Чёрт. Ринуться бы, да дыхания не хватает. Шиплю и кашляю в рукав. Единственная запертая дверь. Стучусь, бьюсь – тщетно. Она не слышит или слышит, но не может встать. Зют! Закрываю глаза, будто это хоть что—то исправит, и шепчу наговор, самый короткий, какой только вспоминается, щеколда поддаётся. Ника бедная, никто и не вспомнил о тебе. Девочка жмётся в углу, закрываясь от дыма одеялами. «Бежим!– хриплю, что есть силы, она не отзывается. – Пойдём со мной. Ну же, вставай, пожалуйста!». Голос рвётся. Хватаю её за руку и тащу за собой. Девочка не сопротивляется. Меня бы кто так вытащил.
В коридоре дым, будто сам Змий надышал. Людей уже нет: всё, кто мог, выбежал. Боги, боги и Зют! Магии нет, нет её! И меча нет, и доспеха, только я сорочке этой хлопковой, чёртовой.Какой гений умудрился сделатьступеньки деревянными? Лестница тлеет. Николь на моём плече тяжело хрипит. «Тиши, тише. Прорвёмся!» – шепчу скорее ради собственного успокоения, девочка не слышит. Милостивый Рьяла… Кашляю, кашляю и боюсь. Не выберемся же, не успеем уже! О Светозарный, помоги! Колёсики воли крутятся смутно, скрипят. «Прочь!» – кричу от отчаяния. Всё пришли, прибежали. Огонь к ногам ластится, босые ступни жрёт. Да утихни же! Выставляю ладонь перед собой. Жизнь к жизни, пламя к пламени. Что—то забытое, наконец, в груди проворачивается, из ладони вырывается огненный столп. Проклятье! Должно же быть наоборот. Зачем мне ещё огонь? Но чёртов дым над лестницей рассеивается, освобождая нам путь. Похоже, я перенаправила жар. Бежим, ну как бежим, мои ватные ноги непослушно спотыкаются, волоча за собой Николь. Вываливаемся на кухню, тут ещё дышать можно почти. Чуть, совсем немножко осталось. Шаги не считаются. Через чёрный ход к свободе. Сегодня маленькая смена, людей почти не было. Прошу, умоляю, только бы никто не сгорел… На траву… к траве…
Ночь черна, сажа ещё черней. Зеваки подхватывают Нику. Я падаю на траву, задыхаясь от кашля и слёз. Перед глазами дым и красное марево, ползу к кустам. К кустам, к кустам… Дикий боярышник принял наши сумки в свои шипастые объятия. Это же был боярышник? Скажите, что боярышник. Перед глазами мутно, в глазах слёзы. Снова падаю. Где ж этот чёртов боярышник? Тут. Здесь. Вот он. Тяну рюкзак за лямку, и снова падаю. Нас нашёл князь. Кирийский князь. Сажа черна, гнев ещё черней. Он хочет схватить Астрис. Он хочет поработить мою Астрис! Не позволю. Из рюкзака вываливаются краденые латы избавителя. Вы её не получите, князь! Никогда. Обожжённые руки не слушаются. Красный доспех выскальзывает, но нет. Где не берётся умением, возьмём упорством. С трудом натягиваю латы и шепчу заговор, слова ломаются кашлем, пальцы не слушаются: