Мириад островов
Шрифт:
Рауди в самом деле захватил седло Фавхсти, но оно было наложено на хребет не очень понятного зверя, своими очертаниями лишь отчасти напоминающего тех кротких мулагров, что исправно возили горские товары на здешний рынок. В холке он был чуть выше чистокровных англо-арабок, на которых Галина успела поездить в прокате, короткая грива на почти лебединой шее стояла торчком, хвоста не было — только вислая кисть от репицы до задних коленок. Или локтей, что ли, — Галина окончательно запуталась в терминологии. Всё тело диковинного создания покрывала шерсть, заметно более мягкая, чем у лошади, и без того глянца. Но самым чудным показались Галине две вещи: масть, какая-то иссиня-сизая, точно налёт
— Становись в стремя и в строй, сын Яхьи, — коротко произнесла морянка.
В этот момент Галина поняла всю правоту подруги: движение Рауди, когда тот поднялся на своего скакуна, было гибким и почти незаметным, словно прыжок хищника. За гриву рукой он не брался, только слегка — за переднюю луку. И буквально тотчас, так же крадучись его — кто, мулагр или гибрид мулагра? — подобрался и стал вровень с её милым Сардером. Тот всхрапнул, пришелец взвизгнул ржавым дверным засовом и раззявил пасть. Марто, который по-прежнему ходил под Орри, попятился.
— Покой, Аль-Кхураб, — пробормотал Рауди и слегка натянул повод скакуна. Тот сразу утихомирился. Их с Орихалхо кони — тоже.
— Красив, — проговорила рутенка.
— В самом деле? — иронически переспросил скондец.
— Его имя. Очень звучное. Что оно значит?
— Ворон. Это самец, яростный, как амир всех птиц, но вашим кобылам нечего страшиться покрывания от него.
— У нас тут не кобылы, — фыркнула Галина.
— Я вижу. Жеребцу также нечего бояться, что Аль-Кхураб станет отбивать у него случайных подруг. Это иная порода.
После этой справки, которая была выдана самым невозмутимым тоном, рыжий гордец натянул повод Ворона и отправил его вместе с жеребчиком Фавхсти назад, где и остался в гордом одиночестве, когда все остальные построились в колонну по двое.
По Вар-ад-Дунья прошли, глядя прямо перед собой, окрестности города миновали не оглядываясь. Дальше дорога шла ровно и бойко, несла на себе закутанных по глаза и уши всадников и зашторенные экипажи исправно, однако скутеров, то бишь гелиосайклов, на ней почти не попадалось. Даже в таком мизерном количестве, как на пути в Ромалин. Так, мелькнёт навстречу сверкающий силуэт, ошарашит лошадок, Ворон обернётся, глухо рявкнет вослед — и вот уже снова тишь и благодать.
— Гонцы, — резюмировала Орихалхо. — трудолюбивые столичные пчёлки. Набрали мёду, потом по разным дорогам его на крыльях разнесут.
— Сразу видать, что Скон-Дархан — пуп земли, — кивнула Галина.
И всё же — столько новейшей техники у местных жителей, довольно-таки приверженных старине? Которые и моются, и сочетаются браком, и едят, и даже справляют ест естественные потребности на образ оттич и дедич?
Вот что ещё было удивительно: никакой стены вокруг столицы, ни рукотворной каменной, ни из горных хребтов, ни из могучих деревьев, — а не успели покинуть дальние пригороды, как сразу настала зима с леденящим низовым ветром, с белой крупкой, что завихряется под копытами, с шорохом палых листьев, вывернутых наизнанку.
— Из пустыни холод натягивает, — пояснила Орихалхо, морщась.
— Как так? Пустыня ж далеко, — недоумевал кое-кто из молодцов. — Почти у самых Сторожевых Гор.
— Она огромна и свирепа. И дышит, — объяснила морянка.
— Орри, — внезапно осенило Галину, — ведь Арман Шпинель, когда вёз
— А тогда и вообще весна была, — вставил реплику некто знающий. — Если не полное лето. Хорошо, что нынче меха на себя вздели.
— Не в том вовсе дело, какая погода стояла, — ответила Орри. — Амир вполне мог не касаться самого пути, мог вымыслить небывшее — он создавал не мемуары, так это называется в Рутене? И не летопись. Но единый знак — начертание, каллиграмму.
— Да, — отозвался из-за их спин Рауди. — Прадед торил путь дружбы. Чтобы Рутен легче достигал Верта, а Верт — Рутена. Но когда, уже при сыновьях Мора, кое-кто в Рутене обучился читать книгу Фила одним телом, без участия сердца, моя земля захотела себя защитить. И создала песчаное поле, нестерпимо знойное летом, скованное из крупиц льда зимой и населённое невиданными существами. Оно вытянулось у подножия крепостей, словно вторая линия рубежа. Чтобы сойти с гор, надо его преодолеть, и чтобы прийти в горы — точно так же.
— Но какой смысл? — спросила Галина. — Что нам, что большеземельцам едино.
И спохватилась: я-то сама, не с Большой ли Земли разве? В точности как покойный Леонид Ильич…
— Для вас это испытание годности и готовности к ученичеству. Для меня — повторение давней игры: кто прошёл все этапы обучения и сумел выйти из ловушки, войти тому — куда как проще. Для рутенов, не получивших допуска, — смерть, — ответил рыжий.
«Уж больно пургу гонит, — подумала девушка. — Они там, в крепостях этих, все так велеречивы?»
Пурга, собственно, началась помимо слов Рауди, хотя и одновременно. Позёмка взвихрилась кверху, сгустилась, бросилась в глаза и ноздри сухим порохом. Хорошо ещё — заранее укутали обмотами тафьи, а теперь волосы и лица.
Ехали дальше. Днём собирали хворост, жгли костры на обочине — места для них были огорожены невысокой стенкой из камней, уже покрытых свежей копотью. Ночью останавливались в селениях, иногда в городках, что пыжились, подражая столице, причем не только своей: обломки порубежной стены, по брови заросшие плющом, с лысой смотровой площадкой наверху — остаток «забрала» без крыши. Здесь даже свои дочки Энунны стояли на людных перекрёстках: жертвовать им полагалось, очевидно, меньше, чем скон-дарханским, и кое-кто из отряда ими походя воспользовался. Но чаще отряд оккупировал постоялые дворы, несколько более дикие, чем в столице: ни харчевни поблизости, ни бани помимо огромной заплесневелой кадушки, только что делить одно пространство со скотами не приходилось. Верховых животных разводили по денникам, людей селили по двое в крошечных каморках, оттого Галина не видела, приносили они здешней степи жертвы, как франзонскому лесу, или нет.
Рауди обыкновенно устраивался в деннике, под боком у своей несуразной животины, чтобы зря не бесилась, как говорил. Подстелив под себя охапку чистой соломы, накрывшись поверх свободной попоной и подсунув под голову кулак. Ему, по словам, хватало.
И вот что всё чаще приходило в голову рутенке: никто в Верте на её памяти не тяготился своей отделённостью от других, Охотно дружили, общались, воевали, плечом к плечу пахали и удобряли свою ниву, как крестьяне и монахи, и возделывали свой сад по бессмертному рецепту вольтеровского «Кандида». Но никогда не жались друг к другу, не пытались слиться в один монолит, даже в самое беззащитное время — ночью. Больших дортуаров она здесь не видела даже в монастырях: кельи, клетушки, «супружеские» углы в небольших замках, непременно за плотными шторами, «кровати-шатры» под балдахином — так жили сами и так поселяли её с покойным отцом.