Мириад островов

Мудрая Татьяна

От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, — желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения — этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по прихоти сорвать.

Шли и в сумерках — снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули

на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. «А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, — чётко решила Галина. — Ни из каких соображений за или против».

Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, — рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.

От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца — нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. «Как это тебя здесь укатали — что согласился умереть со смирением, — говорила ему Галина — или думала, что говорила. — Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути». Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду…

А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.

Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом — полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.

— Мороки, — пробормотал один. — Призраки.

— Из плоти и крови, не сомневайся, — возразили ему. — Хоть и прямые ледышки.

Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.

Кость облекалась телом, мечта — явью.

— Оружие, — проговорил Рауди. — Оружие наголо.

«Как он может… а мы… Мы что, не решаем?»

Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, — фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.

…Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы — все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, «коллег по бизнесу», свояков и кумовьёв — чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.

Сабля ударила в плечо, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой

рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке — Галина казалась себе «обоерукой», мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды… откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей…

А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.

Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, — мрачно-удушливой. «Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь», — жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.

«Ты глупая. Такое воин никогда не скажет — лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать…»

А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялся вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.

— Аль-Кхураб?

— Нет, это твой собственный, — произнёс над ухом Рауди. — Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя — а ты не знала? Ат-Тамр.

— Знала… вроде. Для команд этого нужно не было. Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?

— Зачем воздух тратить — и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?

— Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?

— Сама смотри, — он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.

«Погребённые под холодным прахом моего сна. Или своих собственных? Какие лица были у ненависти прочих моих спутников?»

— Орри.

— Встала одной из первых и взялась тормошить меня самого. Ворон куда меньше обо мне позаботился — видел, что я трубку через снег продел и дышу пока. А уж потом пошло по эстафете.

Кое-как отдышались, откопали тех, кто остался. Погибли два человека и один мулагр — оба животных продышали дырку в саване, но не имели сил сделать для своих людей что-либо ещё.

— Не хороните их — земля не так надёжна, как духи этого места, — буквально приказал Рауди, и Галина удивилась, до чего легко ему подчинились все до единого.

С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, — и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.

Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга — тоже. А, может быть, произойдёт иное — телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.