Миткалевая метель

Кочнев Михаил Харлампиевич

— Ах, вон она! Вижу, вижу, к полотным амбарам скачет. И что только за блоха, на золотых ножках, — тихонько, как бы сам себе, говорит солдат.

Вроде он и плохого не сказал и проступка никакого перед немцем не сделал, а Фемер пошел всякие страхи нагонять на него:

— Почему одну половину часа прогулял? Из-за тебя мы можем войну проиграть, опоздаем паруса поднять!

Видишь, какую статью подогнал…

Тронулись возы. Веретенников выбегает без шапки, кричит:

— Постойте! Мою лепту возьмите —

десять подвод со своим полотном снаряжаю в подарок, на царев корабль пусть паруса из этого полотна поднимут.

Коли в подарок — платить не надо. Фемер не отказался.

А полотна те были самые лучшие.

Доехали до одного города, остановились. Фемер к какому-то купцу, дружку своему, в гости наведался. Иван у крыльца дожидается, возы стережет.

Тут выкатываются из дому двое и давай с десяти подвод царевы полотна к себе в амбар убирать. Иван не дает. А те силой норовят взять. Убить Ивана грозят. Говорят, что не по своей воле, а по указу Фемера парусину в амбар убирают. Иван в драку полез. Набежали тут еще люди. Одному всех не одолеть. Он — к Фемеру. А тот сидит на сундуке, переобувается, торопится, руки у него трясутся, словно кур воровал, а из голенища-то на пол ассигнации сыплются.

Как гаркнет Иван:

— Ваше превосходительство, царевы паруса с возов тащат!

— Ступай, я сейчас выйду, разберусь.

Вышел Фемер и велит Ивану на козлы лезть, дальше ехать. В спину-то шашкой постукивает, поторапливает.

Вот едут они, а Иван нет-нет да на обоз и оглянется, все ли полотна в целости. Оглянулся Иван в первый раз, обеспокоился, докладывает Фемеру:

— Ваше превосходительство, вроде и возов-то меньше стало.

Обернулся Фемер, пересчитал возы, обругал Ивана:

— Два да два сложить не умеешь! Все в целости. Сколько нужно, столько и везем.

Опять едут. Иван думает: «Неужто обсчитался?» Еще раз сосчитал; не утерпел, опять Фемеру докладывает:

— Ваше превосходительство, ей-богу, возов недостача.

Фемер пихнул его в спину:

— Сиди на месте смирно! Не ты покупал, не тебе и возы считать. Ты не возы считай, а дуги. Дуг не убавилось.

Сидит Иван и думает: «Дивное диво: считает этот, считает тот; у одного — нечет, у другого — чет».

Дальше едут. Иван не стерпел да и говорит Фемеру:

— Приеду я и скажу государю: где, мол, мне воевать, когда и до ста не умею считать? Не выучит ли он меня… Начнем с азов, пройдем вдоль возов…

Фемер побаивается: еще и вправду к царю полезет.

«Надо, — думает, — упрятать его куда ни на есть. Солдата не упечешь — сам в беду попадешь».

На том и порешил Фемер.

Ударил Фемер Ивана шашкой и в сугроб бросил. «Ну, — думает, — мертвый ничего про меня не скажет».

Уже далеко обоз. Стонет Иван в сугробе. А кругом все как вымерло. Ни огонька не видно. Одна сумка с Иваном под шинелью.

Кое-как встал он на колени, снял ее, говорит:

— Ну, сумка-котомка, на тебя одну вся надежда. Выручай, а то замерзну в поле. Я еще свое дело не сделал — мало послужил родной земле.

Вспомнил, как мать провожала его в солдаты… Вот будто она рядом стоит и опять говорит: «Приходи домой с похвалой, с почестью».

Смертельная рана валит Ивана с ног.

— Сумка-котомка, подыми солдата снова на ноги!

Вдруг сумка раскрывается, белый клубок появляется… Приложил Иван клубочек к ране… Стало рану затягивать, стала боль утихать. Скоро он и на ноги встал.

— Спасибо тебе, сумка-котомка! А куда мне идти сейчас? Все дороги замело…

Волки в лесу завыли, к Ивану подбираются.

— Сумка-котомка, дай мне огонька, отпугни волков от солдата!

Сумка-котомка открывается, клубок появляется, стал он уже не клубок, а огонек. А может быть, это Иванова кровь засветилась… Убежали волки.

Пошел Иван — не назад, а все вперед. «Нет, плут Фемер, не уйдешь ты от расплаты!» — думает Иван.

Шел, шел, сбился с дороги. Хоть умирай в поле. Снимает с плеч сумку:

— Сумка-котомка, что в тебе тонко? Помоги солдату дорогу найти.

Сумка открывается, клубок появляется. Стал клубок — солдату поводырек. Катится он полем, путь пробивает, снега, сугробы в стороны раздвигает. Шагает Иван, торопится, только земля звенит под его сапогами.

Всю дорогу материнский клубок помогал Ивану — и согревал его, и поил, и кормил.

На седьмые сутки нагнал Иван обоз.

— Ваше превосходительство! Что же вы меня среди поля бросили? — будто ни в чем не бывало спрашивает Иван.

Удивился генерал. У самого глаза стали как ложки…

Уже к месту подъезжают. Поневоле пришлось снова посадить Ивана за кучера.

А царь Петр по берегу похаживает, в подзорную трубу на дорогу поглядывает — все ждет, не покажется ли обоз из Иванова. Солнце стало по-весеннему припекать. Того и гляди, реки вскроются.

Наконец дождался. Обрадовался, навстречу выехал. Солдату так хочется слово сказать Петру, да не знает, как подступиться, — вокруг генералы толпой, да и Фемер с Ивана глаз не сводит, говорит своим помощникам:

— Солдат Иван был хороший кучер, — юлит генерал. — За это даю ему отдых целый месяц. Отведите его в отдельную каморку, у дверей караул выставить! Без моего приказа Ивана не выпускать, пусть отдыхает.

И посадили солдата в каталажку.

Петр узнал про это, спрашивает Фемера:

— За что ты на своего кучера прогневался?

— За то, ваше величество, — отвечает Фемер, — что он в Иванове-селе надолго отлучился, обоз задержал. За это ему наказание. А за то, что хорошо правил, отдых даю. Заодно он и отдохнет и провинность искупит.