Миткалевая метель
Шрифт:
— По птице и перо, по царице и скатерть! Так, что ли, друзья мои? Уж как в таком разе не порадеть? — лукаво метнул серым глазом Балабилка и по узору счет почал.
Тут, брат, не до зевоты, только номерки поспевай дергать.
— Два, один, десять, пять, сорок восемь, пятьдесят!
Беляй и Гусь за концы веревочек — дерг: золотые и лазоревые нитки — кверху, голубые да розовые — вниз. Мартьян челночок — раз, Балабилка батаном — стук да стук; станина 32 — в дрожь. Почали. Разноцветная основа 33
32
Станина — неподвижное основание станка.
33
Основа — продольные нити, идущие, в отличие от утка, параллельно ткани.
Все слажено, все угадано. Со стороны глянуть — не работа, музыка!
Балабилка с узора глаз не сводит, батан взад-вперед, взад вперед, челнок — как окунек на волне.
— Пять, один, восемь…
Батан — тук, тук, тук.
— Три, четыре, десять, два…
Пальцы переборщиков, как у гусляров, — по основам в бег, в пляс. Не успел, кажись, Балабилка номерок сказать, а уж помощники — всяк за свою веревочку. И маленький узор, что на листе, теперь ложится цветами на скатерти: лазоревые лепестки, бутончики, зеленые листочки узорчатые. Всему свой цвет пряжа дала без кисти, без красок.
Весной солнце не торопкое, долго оно на небесах. День-то с версту! Жди, когда солнце вкруг ткацкой полный круг обогнет. За четырнадцать часиков за станом все косточки замозжат. За весь день-деньской, может, с пол-аршина соткали. Узоры на скатерти зарницами просияли.
Балабилке усталость нипочем. На другой день в харчевне, не присев, похлебал с рассвета щей кислых и скорей за стан; подручные тоже за ним.
— Давай, давай, братцы, пока в руках-то зуд, пока дыр-то на тканье нет!
И те тоже в азарт вместе с Балабилкой, только счет подавай, дело-то наудачу!
Когда у мастера в сердце жар, тогда и работа весело идет. Балабилка держит узор перед собой, а в памяти у него старое да бывалое, житье его молодецкое, ночи темные осенние, ветры буйные, да костры среди чиста поля, да песни, которые петь запрещают.
Все-то припоминается, и уж вроде перед ним не то, что на бумажке писано да на стаи к нему прислано, — перед глазами иной узор во всей явственности, да ткать его нельзя. А тот, который нужно, как в синь-тумане за заволокой.
Однако у Балабилки в памяти ежечасно строгий наказ хозяйский: свернешь с узорчатой стежки — Камчатка тебе.
Но так и тянет Балабилку свернуть со стежки узорчатой. Словно кто-то ему на ухо шепчет:
«Балабилка, пусти золотую нитку! Молодцу, что в рисунке народ ведет за собой, в очи-то огня брызни. В кудри-то ему — черного шелку побольше. Чело-то бы ему высокое, а осанку-то молодецкую!»
Чем узор ярче, тем на сердце горячей, тем чаще шепот в ухо Балабилке. Должен он назвать нитку простую, льняную, а назовет золотую или черную шелковую. Помощники
Бросил Балабилка узор, сам и смеется и крестится.
— Ты что, Балабилка?
— Братцы, вьется около меня какой-то путаник, шепчет под руку. На уме у меня одни числа, на голосе-то другие. Сам себе я не хозяин.
— Полно-ко тебе, братец, эва как у нас цветисто! Коли путаник с подсказкой, так спасибо ему — знать, он за нас, — говорят друзья Балабилке.
— Бедуха, братцы, право! Опять нам скоро острог.
У Балабилки полон рот воды, бурдюками щеки, лицо круглое. Прыснул на метелку, которой ткацкий пух обметали, вокруг стана покропил, да с причетом:
— Эй, путаник-бес, тебе путь в темный лес, иль под крайний стан, иль ко мне в карман!
Гусю и Беляю потеха на Балабилку-затейника, пересмешника. Тут как раз в ткацкую вошел хозяин, словно журавль на тонких, длинных ногах, в белых штанах, в камзоле синего сукна с золотыми манжетами.
— Что это у тебя здесь за половодье, Балабилка? Подумаешь, какой воеводский сын: то ему пыль, то чих, то тяжелый дых. Все с привередьем.
— До привередья ли! Хуже: путаник под станом счет путает. Его кропил.
— Э, паря, заткано отменно! А путанику в назиданье — вот…
Хозяин наставил углем на станине крестов, похвалил ткачей за старанье.
Да ведь такая черствая похвала хуже гнилого сухаря.
У заглавного ткача своя дума целыми днями не выходит из головы.
Тут-то и забрела беда к ткачам. Только было они начали выбирать узорчатую кайму в семь цветов, хозяин шасть к ним. Видит — на тканье что-то не то.
— Мне такая украска не нужна! Сызнова, а то завтра же велю всем ноздри рвать!..
Начали они всё сызнова. Чуть было выправили дело, хозяин опять к ним с угрозой:
— Это что за кисти такие мохнатые? Не по-моему, лучше надо! На Камчатку всех вас, бездельников, сошлю!
Приказал все начинать сызнова. Совсем замаял рабочих. На третий раз купец с треххвостой плеткой набросился на мастеров:
— Нерадивые! Неумелые! Только мой дорогой товар портите… Что еще за штуки непонятные? Да глядите, кому и сколько дать из украшенья. Это золото у девки фабричной отнять, а всё на платье государыне отдать. Не потрафите — в каменном колодце сгною всех заживо!
Приуныли веселые мастерки. Беляй говорит:
— На этого живодера на живого никогда не угодишь. Со света нас сживет. На то и взял к себе, на погибельную мануфактуру.
— Бежимте! — шепчет Грош.
— Хоть бы Волжанка-служанка помогла нам! — говорит Гусь.
— Ничего, братцы, не тужите! Надо будет — и Волжанка откликнется, — утешает Балабилка.
Так они умаялись, что на ногах еле стоят. В полночь вышли из ткацкой, как пьяных шатает.
Балабилка с молодцами прямо с мануфактуры на Волгу. Из-за леса — желтый лоб месяца. Над лугами туман белый, как завеса. На крутом берегу, рядом с Волгой-то, и заходила в Балабилке силушка по жилушкам. Пыль да пух с кудрей — с плеч долой, рубаху холщовую — под ноги, руки — вразлет, и весь он — словно из куска белого камня. Вольготно ему на высоком берегу.