Миткалевая метель
Шрифт:
Гусь и Грош в четыре руки дергают веревочки; не успеешь глазом моргнуть, а уж нужный номерок подняли. Беляй с Мартьяном челнок бросают.
Наклонился хозяин над сотканным.
— Когда кончите? — спрашивает Балабилку.
— Сам не ведаю… Видно, к царице на показ бес узор отнес да и потерял во дворце. Подметало поднял, в ящик бросил. Бес, видать, копается в царском мусоре — вот уж, наверно, чего-чего он только не узнал о царице!
— Это ты про какую царицу?
— Вестимо, про мусорную…
Только скатерть со стана сняли, царские гонцы — к хозяину.
Балабилка над той скатертью натрудил глаза. Больше недели над чугуном сидел — лечил картофельным паром. Помогло.
А скатертник-хозяин все ждет, какую же пришлет царица награду на сей раз. Прежде-то баловала царица купца.
Идет он раз по канавке от котельной, где товар на выварку в щадрике 36 кипятили на голом огне. По канаве — грязная вода, краски. Видит — в грязи листок с узором. Остановился купец, поднял узор: «Как он в канаву попал?» Слова никому не сказал об этом, убрал узор.
36
Щадрик — специально обработанная зола буковых и вязовых дров. В щадрике обычно вываривалась пряжа.
«Вот когда бес узор подкинул!»
Сомненье взяло купца. Не сами ли ткачи картинку с царицей бросили в грязь?
Как раз подвернулся фабричный палач Медянкин, он треххвостой-то плетью на дворе рабочих стегал, когда купец приказывал. Жадный, завистливый и злой человечишко был этот Медянкин. Он и шепчет купцу:
— Ткачи не скатерть, а горе на твою голову соткали. Слух такой идет по мануфактуре.
Купец испугался, велел Балабилку с друзьями посадить в каменный сарай, где лен хранили.
Ночью их схватили — и в амбар за железную дверь.
А той порой в царском дворце столы накрываются, графья, вельможи в золотых нарядах ко дворцу съезжаются, заморские гости — туда же.
Фрейлины и служанки на царицу духами прышут, в парик ее рядят, кисейное белое платье надевают шириной с рыболовную сеть.
Музыка во все дудки и рога грянула.
Вин, закусок, сладостей да пряностей — воза!
Все камчатное дорогое белье вынули из царских сундуков ради такого пированья. Слуги в золотых рубахах, в белых чулках, в перчатках по самые локти, с подносами так и летают. Полы-то все зеркальные, всего тебя видно вверх тормашками. Вон как у них было! Не то что, скажем, в спальном бараке на мануфактуре у купца. Салфеток, скатертей, особенно ярославских, у царицы больше, чем во всем царстве.
Дворецкий-вертихвост спрашивает царицу:
— Какую, ваше императричество, скатерть прикажете на большой стол накинуть?
— Самую лучшую, что вчера привезли от купца ярославского.
Как накрыли царский стол ярославской скатертью с лазоревым узором, вдвое краше в царской палате стало. Вся шатия-братия: вельможи, министры, заморские гости, все в крестах да лентах, — обступила стол. Близко без царицы не подходят, ее ждут. Много у нас диковинных диковин ткали, такую же — в первый раз. Один заморский гость и говорит:
— Я бы
На разные лады скатерть расхваливают. Молодым кралям — и тем теперь не до плясок. Только и слышно:
— Ах, что за скатерть!
— Первое удовольствие!
— Бог знает, кто ее и ткал!
Выплывает из золотых дверей царица, впрямь — что бочка кисейная, подол-то на полверсты за ней несут. Блюдолизы придворные — в дугу, им уже не до скатерти. Царица кому кивок, а кому и того нет.
Издали заметила царица новую скатерть, так вся и воспылала:
— Что за узоры! Какая прелесть!
Вблизи-то скатерть еще лучше.
Подошла царица к столу, оперлась пальцами о скатерть — и онемела. Стоит, словно статуя каменная, глаза оловянными стали, да вдруг как взвоет на весь дворец:
— А-а-а-а! — словно ее режут.
Вельможи, придворные да гости заморские глаза выпучили; не свихнулось ли ее императричество? А она — хлоп в обморок. Тут фрейлины ее подхватили. Шум, гам, переполох. Царицу водой отливают. А она, чуть только очухалась, всех распихала, растолкала — да к столу. Свирепой тигрой на скатерть кинулась, стащила ее со стола, всю посуду драгоценную, весь хрусталь перебила, давай скатерть ногами топтать.
Вельможам приказывает:
— Сжечь! Изрубить! На бумагу перемолоть! Все ярославские скатерти, салфетки — все на бумагу! На той бумаге я указы напишу, с супостатов кожу спущу! Тем, кто выткал на скатерти Емельку Пугачева, головы отрублю! Найти, поймать, схватить, перед мои очи доставить!
Слуги начали скатерти со всех столов срывать. Да той же ночью и скатерти, и салфетки, и все камчатное белье дорогое — на воза и на фабрику; все начисто перемололи на бумагу, все поизничтожили. Сколько старанья ткачей было погублено! Что царским дармоедам бессонные ночи тружеников!
Забегали, засновали гонцы, к коням кинулись. Ночь-полночь — в Ярославль на мануфактуру гонят.
Камешки стреляют из-под копыт, пыль столбом за гонцами.
Балабилкино сердце чует: просиди они еще сутки в каменном амбаре — и пропали. Не помилует царица, прикажет головы отрубить.
Не спится и купцу в эту ночь. Чумным волком шляется он около мануфактуры.
Вынул Балабилка дареное полотенце, прошептал:
Раскатися, полотно, Встань, высокое окно!Вот и окно появилось в каменной стене. Бросил он полотенце за окно — белый полотняный мосток повис в воздухе. Полотно колышется, чей-то голос приветливый с берега слышится:
Полезай, парень, в окно, Не сорвется полотно!И пошагали ткачи один за другим по этому мостику. Мостик как раз над головой у купца. Купец заметил воздушных пешеходов, заорал как полоумный, кинулся за ткачами.
А они поверху идут да насмешки над купцом и царицей откалывают. У берега сошли с мостика. В траве — камешек-светляк, Балабилка метнул камушек в воду, он ударился о хрустальную дверь. Зыбко волна отхлынула от берега, хрустальная дверь отворилась… Видит купец: вышли парни из-под воды на том берегу.