Миткалевая метель
Шрифт:
Но разве Филипку уговоришь! Тулупчик-то шибко полюбился ему.
— Я уступлю Ванюшке свой поношенный. У меня одежка не хуже, да вырос я из нее. А Ванятке в самый раз. Мне зимой за пряжей в контору бегать не в чем.
— Кому, Ванятка, отдать — тебе или ему? — спрашивает отец.
— Кому отдашь, тому и носить, — отзывается Иван, а сам пряжу сучит, будто его и не касается.
Решил отец: «Уважу Филипку, коли Ваня не против».
— Все вы сыновья мне, но посмотрю, в какой у тебя тулуп будет цене. Недооценишь его — после
И подает тулупчик Филипке.
Завладел Филипка одежиной — рад; ловко, мол, обыграл Ванюшку-простачка. Еще насмехается над братом. Швырнул Иванке на печку свой зипунишко-обносок, а на нем и живого-то места не сыщешь: заплатка на заплате сидит, третья потесниться просит.
— На, донашивай, я не в тебя жадный. Ты и такого-то зипуна не стоишь.
А жили они бедным-бедно — пожалуй, хуже-то ихнего никто и не жил. Лачуга разваленная, крыша над сенцами как решето. Соткут, понесут в контору — получка вся на пряжу да на хлеб уходит.
По весне простудился Вахрамей, занедужил. Лежит в сенцах за дверью на соломе, под халатом. А на улице — дождь, сквозь худую крышу каплет прямо на хворого отца.
Кличет отец Корнея: «Сходил бы да залатал дыру надо мной». Корнейка кое-как сунул в дыру горсть соломы. Все равно льет. Отец только головой потряс; посылает Филипку. Филипка тоже кое-как бросил дощечку над дырой и скорее колобком с крыши.
Еще пуще льет дождь. Покряхтел отец, перекатился на другой бок и говорит Корнейке с Филипкой:
— Что же вы крышу-то плохо починили?
— Да нечем, тятя. Мы и рады бы, а Ванька-то нам не помог — с земли глядел да все ворон ловил. Вон какой беззаботник!
Вдруг капать над хворым перестало. А дождь шумит вовсю. Оба брата пустились перед отцом на похвальбу, один перед другим:
— Это я соломкой зашвырял, вот и не течет больше!
— И вовсе не ты, это я дощечкой загородил!
— Ну спасибо, спасибо вам, — говорит родитель, а сам хмурится.
Тут и бежит в сенцы Иванка в холщовой, в ольховом корье крашенной рубашонке; в сто струек вода с него льет, а зипунишки на нем и вовсе нет.
— Где зипунишко, ротозей, куда ты его дел? Или мальчишки выманили у простофили? — расходился Филипка.
— Коли ловок — посвищи, коли зорок — поищи, — ухмыльнулся Иванушка; сам прыг на печку и полеживает за трубой.
— У него ума хватит… Чай, одежину опять грачам подарил?
Филипка выскочил с крыльца, а дождь так и сучит свою пряжу в тысячи нитей с неба до земли. Покрутился Филипка около избы. И вот несется со всех ног с жалобой:
— Тятя, тятя, кто бы это видел, кто бы это слышал! Над нашей-то крышей вторая крыша, чуть повыше. Моим старым зипуном прореха над застрехой прикрыта. Это Ванька-простофиля сделал!
Отец к последышу:
— Что же ты, Ванек, одежду не ценишь? Хоть она какая-никакая, но денег стоит.
А меньшой отвечает:
— Зипун-то я наживу, были бы
Пришлось Филипке в свой старый зипун нарядиться: новый-то тулупчик отец, как выздоровел, Иванке отдал за заботу, за смекалку.
Потащил Вахрамей на спине коробьё на торженец. Купил для своих сыновей не дорого, не дешево обновку за полрублевку — козловые сапожки со скрипом.
Принес их в избу, подметкой о подметку стукнул:
— Как, Ванек, хороши ли?
Иванушка отложил катушку с пряжей, поклонился отцу:
— Спасибо, тятя, за обновку! Теперь я еще лучше работать стану.
У Корнея и Филиппа было по сапогам, им отец раньше купил. Ну, правда, зря не скажешь, поношены, постоптаны. Быстро стоптали — много бегали.
Подарил отец сапожки Ване и наказал:
— С нови обувку береги — дольше не убежит с ноги.
Иван прошелся по тесовым половицам, а сапоги-то новые — скрип, скрип, скрип… Умелые руки их тачали, на колодку сажали. Любо-дорого глянуть — как игрушки. Сапоги-то, видишь ты, выбраны с запасцем, на рост загадано годка на два вперед. Иван догадался — сена по горстке в носки сунул, вот ему и в самый раз обнова, по ноге.
Глаза у Корнея от зависти так и горят. Опять досадно ему: как же, у Ивана теперь сапоги новые, а у него ношеные.
Дождичек плеснул, навел под окнами лужи, грязно стало на улице, да уж и зябко: осень — старуха-побируха — под окном клюкой стучит. Посылает отец Корнея сбегать в лавку за пряжей.
— А в чем я пойду? — дуется Корней.
— В сапогах.
— Я сапоги-то ныне дегтем смазал, вон они на колышке под навесцем.
— Ну, в лаптях ступай, ноге вольготней; в сапоге нога — дворовая девица, в лапотке нога — вольная царица, — говорит родитель.
Корней пожаловался, что на лодыжках лаптями мозоли натер. Однако хоть и с ленцой, неохотно, но собирается. Пыхтит, кряхтит. Сидит на пороге, онучи заскорузлые отминает в горстях, лениво подвертывает.
Ластится он к меньшому брату, считает его простачком:
— Братец, а братец, не дашь ли ты мне сапоги всего-навсего на полчаса? Приду — отдам. Лапти малы стали, не лезут на ногу, а тебе — в самый раз. Они у меня знаешь какие! Сами ходят, все пути-дороги знают.
— Так что ж, надевай, сходи. Только, чур, назад вороти… Уговор дороже денег.
Иван подает брату сапоги со скрипом, а сам в лапотки приобулся. Отец Корнея спрашивает:
— Ты что у Иванки обувку отнял?
— Мы с ним поменялись: я ему лапти да денежку в придачу дал, — отвечает Корнюшка.
Вернулся Корней. Иванушка свое требует:
— Давай разувайся.
А тот и знать не хочет:
— Какие тебе сапоги, мы же с тобой поменялись!
Иван — к отцу:
— Тятя, чего он?
Отец журит доверчивого сына:
— Хватило ума-разума отдать сапоги, хватит ли смекалки выручить?