Миткалевая метель
Шрифт:
Корней в чужих сапогах похаживает, да еще гордится; Подметки поскрипывают, словно дразнят Иванку.
Иван собрался на реку за капустник, по рябину, ему и горя мало. «Я, — думает он, — и в лаптях похожу. Только бы с ног не убежали».
Корней с Филиппом тоже пошли на речку; спускаются с горки, видят — лапти, веревкой связаны, вдоль да по речке плывут. Иван сидит за капустником на камешке, в сто узелков мешок завязывает. Не кладец ли дорогой нашел? Заприметив братьев, положил мешок за спину, принялся камешки, черепочки швырять в речку. Всё в лапти попасть
— Ты чего, дурень, затеял?
— Бобы сею, семян не жалею, — говорит им Иванушка.
— Эх, дубина ты, дубинушка, как бы из камня бобы росли… Ты ответь лучше, почто лапти бросил в реку? — сердится старший.
— Тебе, Корней, больше знать: твои лапти ученые, они сами ходят, все дороги знают… Только было я с горки, а лапоть с ноги прыг-скок и другого за собой поволок.
Я за ними — они от меня. Я было их ловить — они дальше плыть.
Корней — завидущие глаза нет-нет да и взглянет на мешок. Что за вещица у Иванушки в мешке за ста узелками завязана, уж не новый ли подарок ему отец принес?
— Братец, а что это у тебя в мешке? Покажи-ка нам! — подъезжает он к Иванушке.
— А это последняя тятина обновка — сапоги на рантах, на серебряных гвоздях. Сапоги-вездеходы, сапоги-скороходы, шагают через моря, через горы. А скрипят — словно пастушки на рожках выигрывают. Вот какие сапоги!
А показывать не показывает. Поднял мешок — да к уху Корнея: на, мол, послушай, как поют-скрипят.
Воистину скрип — лучше быть нельзя. Но как их у брата выманить?
Корнейка ластится к брату: «Давай-ка, браток, поменяемся обувками».
Упирался Иван. Брат едва уговорил его. Сапоги в мешке на всю улицу музыкой играют.
Снял Корней сапоги, сам всё мешок с новыми сапогами щупает. И говорит он:
— Хороши, видать! Век им износу не будет.
Иванушка надел сапоги козловые, которые Корней променял, вроде нехотя отдал мешок с хвалеными сапогами: распутывайте, мол, все узелки сами.
Бежит Иван домой веселый: как же не радоваться — хватило ума сапоги вернуть!
Корнейка распутал наконец мешок, а в нем вместо сапог два тугих вилка капусты ровненько разрезаны и, как сапоги, умненько сложены. А по осени капуста, всякому известно, скрипит.
Вот тебе и Иванушка-простофиля!
Выросли сыновья. Старому ткачу пора за печной трубой лежать, спину греть, потолочины считать. Стал он вместо себя сыновей на торжки посылать с полотнами.
Настала очередь Ивану идти на базар.
Вахрамей наказывает:
— Ты, Иванко, выручку-то подальше убирай.
— Подороже продавай! — требует Корней.
— Да полно вам! — махнул Иван рукой. — Ничего бы я не пожалел для добрых людей… Жаль, товару-то у меня мало.
Пошел Иван на базар. А братья каются, что свои полотна доверили такому. Дешево продаст, чего хуже — даром отдаст.
Торопится Иван. Не близко до торжка. В лесу жимолость срезал, дудку сделал; посвистывает, поигрывает. Вдруг на его свист из лесу голос послышался. Похоже, с человеком неладно. Не деревом ли кого придавило?
Лес
Пиджак на Иване весь в клочьях — за сучки, за корни цепляется. Пока он поспешал, не заметил, что короб у него за спиной открылся. Невдомек ему, что товар растерялся по лесу.
Видит Иван: седая ель маковкой небо подпирает, а стволище — не обхватишь. Вдоль ствола — трещина, смолой заплыла. Стоит под елью, как цепью прикована, лесная девица-красавица, в глазах — слезы янтарные. Брови, ресницы — с прозеленью, частые, острые, как иголки на елке. Зеленая коса защемлена в трещине.
— Кто ты? Как сюда попала? Кем и за что наказана? — спрашивает Иван в изумлении.
Она руки протянула, показывает: гляди, если ты человек рабочий, сам поймешь. Сразу видно, не белоручка-барышня: ладони в трещинах, как у старого ткача, в мозолях. Похоже, к нужде рабочей причастна.
Красавица сразу-то не призналась:
— Кто я, за что и кем наказана, скажу тому, чье желание бежит по одной дорожке с моей мечтой. Ты, я вижу, сам ткач. Скажи мне, чего бы больше всего желал?
— Желал бы я вот чего: чтобы кто работал, тот и ел; кто прял, кто наряды ткал — тоже бы нарядным ходил. А то погляди, до чего нас, работных людей, довели… Ни обуться, ни одеться. И есть нечего. Если бы я много товаров имел, всех бы одел как умел.
— Сбудется твое желанье! — уверяет она.
Иван ушам своим не верит… Как же оно сбудется, если у него добра в коробе всего-навсего на каких-нибудь три рубля, да и того не будет…
— К твоему желанию я прибавлю свое старание, — стала откровеннее она. — Я тоже хотела нарядить всех трудовых людей как умела. И товары припасла. Три губернатора из поволжских городов недавно в этом бору охотились, схватили меня. Мечта моя больно не полюбилась им. Собаками хотели травить. Собаки меня не тронули. А лихоимцы взяли да к дереву косой привязали, чтобы пропала я с голоду. Пригрозили: «К нам в города возмущать народ не показывайся. Все твои товары отымем». Видишь: и пряха я, и ткаха я, а по душе своей — сестра твоя. Лебедь белая, помощница моя, звать людей полетела, да обратно не вернулась. Не богатые ли охотники сгубили ее?
Сбросил Ваня свой короб под кусток; на счастье, оказался топорик при нем — натесал дубовых клиньев, давай в щель клинья вгонять.
Высвободила пленница свою косу, в семь колец вокруг головы обвила ее. Не знает, чем и отблагодарить хорошего человека.
Иван глянул на небо, а уж солнце давно за полдень перевалило. На торжок бы не опоздать! Он за короб, а в коробе-то пусто…
— Ба! Где же товары мои? Как теперь я с пустом домой ворочусь? Засмеют меня братья, по гроб попрекать будут. Да и отцу печаль…