Миткалевая метель
Шрифт:
Прямо чуть ли не выговор выносит Стрела Арсению за нарушение конспирации.
— Ты не беспокойся, у нее еще глазки разбегаются, еще на сердце лежит у нее страница последней прочитанной книги, но она инстинктом рабочей души ищет на ощупь ту же самую дорогу, на которой стоим мы.
Но Стрелу скоро не убедишь.
— Ничего из нее не выйдет! Но навредить она может… по наивности. Вся ее дорога не дальше мужнина порога. Уедет учительницей в село, выйдет за поповского сына и будет жевать малину да варить варенье из смородины.
Пророк
— Пророк не пророк, но предчувствую. Впрочем, тебе виднее.
Арсений после ухода девушки был озабочен чем-то, хотя и старался не показать виду.
Однажды Арсений сказал Стреле:
— Мне жаль Тасю. Я вижу ее характер, понимаю ее натуру, честную, смелую. В ученье она вложила все силы своей молодой души. Надо ее держать в поле нашего зрения. Если постигнет неудача, она окажется на печальном распутье. Нужно вовремя подать ей руку, поддержать, помочь…
Пришел срок. Тасе надо ехать на экзамены. Пошла она к управляющему фабрикой:
— Дайте отпуск на две недели.
Управляющий спрашивает:
— Зачем?
— На экзамен ехать.
Захохотал управляющий:
— Ткать умеешь и без экзаменов! Мы даем отпуск подчистую! Забирай книжку и уходи на все четыре стороны. Вот тебе и экзамен!
Пуще прежнего загорюнилась Тася. Наведалась к хозяину.
— С каких пор мои ткачихи вздумали ездить по экзаменам? Никуда не поедешь. Нет моего дозволения! — И дверь захлопнул хозяин.
Пришла заплаканная Тася к родителям на совет. Отец не хочет и слушать:
— Сорвешься с места — что тогда? Один-то я всех не прокормлю. Кроме тебя, вон пятеро. Выбрось все глупости из головы!
Мать осторожно поддержала дочь:
— Полно, отец, может, сдаст! Хватит ли, дочка, ученья-то твоего?
— Хватит, мама! Сдам…
Отец насупил реденькие брови.
— Поезжай, да помни: не сдашь ученье — лучше домой не показывайся…
Поверила твердо Тася в свои силы, понадеялась на то, что среди ученых людей правда есть. Извелась она только от одних дум печальных.
Решила ехать. Пришла, полный расчет заявила.
Долго ее мытарили, гоняли по конторе от стола к столу, потом выбросили ей из оконца рабочий билет, а в нем пометка: «Уволена за непослушание!» В чем же ее непослушание?
Вскоре, слышно, приехала Тася с экзаменов и бледна и печальна. Как ни хорошо она отвечала, но крестьянскую дочь, ткачиху шуйскую не допустили до учительниц. Там и своей белой кости, поповской да купеческой, в достатке.
Отец под горячую руку у Таси чемодан в окно выбросил и самое Тасю вон выгнал.
Пришла она ночевать к тете Кате. В сумерках за столом Арсений хотел было завести беседу, а она закрыла глаза, вылезла из-за стола, ушла в сенцы, так больше и не вошла. Ночевала в сенцах на полу.
Арсений, конечно, понял чужую боль.
Вдруг пропала Тася. День, другой, третий — Таси нет и нет…
— Где же наша Тася? — спрашивает Арсений у тети Кати.
Поведала
— Места ищет. Ходит от ворот к воротам. Нигде не берут… И народ вроде нужен, а как глянут в книжку — и поворот от ворот: не нужна, ослушлива. Помаран билет-то, вот оно что. Извелась, бедняга. Правда ли не правда ли — ноне приткнули ее в ширилку.
— Ты бы позвала ее, — просит Арсений.
— Сама она собиралась забежать, какое-то дело у нее есть к вам.
Тася не заставила долго ждать себя. Снова села она на сундучок рядом с Арсением, и Стрела с ними. За эти несколько дней Тася изменилась — не узнать. Первые морщинки легли под ясными глазами. И вся она стала какая-то другая. И, видно, пришла она к Арсению в такую тяжелую минуту, когда хоть голову клади под колесо.
Не ошибся Арсений, юная горячая натура ее, переборов горечь неудачи, запросилась туда, куда звал Арсений.
— Обо всем, что случилось с тобой, Тася, я знаю, — начал он. — Расскажи, как ты теперь живешь? Как думаешь дальше жить?
Невеселая речь полилась из девичьих уст:
— Известна наша жизнь. Снова мрачные корпуса, снова притеснения, насмешки. Башмаки сносила, пока нашла себе место. Взяли, но, как узнали, что я ездила на экзамен, теперь, как чуть что, все кому не лень попрекают меня на каждом шагу…
Тася откровенно рассказала о всех своих горестях.
— Как сама не своя бродила я эти дни. Все мне стало немило. На фабрике — укоры, дома — упреки, ругань отца, слезы матери. Мечты, надежды мои рухнули. Все жертвы мои напрасны, стремления лучшие мои оплеваны. Что дальше сулит мне жизнь? Какую радость?
Слезы навернулись у Таси на глазах. Она говорила, смахивала их ладошкой, но они вновь и вновь сверкали на ее густых ресницах.
— Стыдно признаваться в этом, но скажу: бродила я около железнодорожного полотна, глядела на холодные, страшные, змеящиеся рельсы… Обмирало мое сердце. Не страх пугал меня. Не страшно чугунное колесо, только бы не видеть больше мучений. И тут же брало такое неуемное зло: меня не будет, а улучшит ли моя смерть жизнь хотя бы моих родителей и подруг? И еще стыдно мне было самой за себя. Значит, я обманулась сама в себе? Где же те мои силы, на которые я так надеялась?..
И Тася припала лбом к плечу Арсения.
— Хорошо, Тася, что ты вспомнила о нас… Хорошо, что пришла к нам…
Уже звезды начали меркнуть над городом. Заря занялась, а беседа в домике ткачихи все еще продолжалась.
С того вечера Тася все чаще забегала в дом к тете Кате. Забегала с книгами, расспрашивала Арсения о многом, о том, что ей непонятно в прочитанных книгах.
Арсений терпеливо, настойчиво, убедительно открывал перед девушкой безвестный для нее новый мир революционного подполья. И Тася поняла всей душой, что есть на свете великое, благородное дело, ради которого можно отдать все свои силы, все горение юного сердца.