Миткалевая метель
Шрифт:
— Кто же спасет нас от притеснителей? — спрашивал Тиракул вечером Ивана Петровича.
Отвечал ему русский рабочий:
— Только сами себя мы можем спасти. Все будем свободны и счастливы, когда сбросим угнетателей.
Не прошло и недели, зовут Тиракула на суд к бию. За то, что перешла Сурахан дорогу манапу, решили взыскать с Тиракула ровно столько, сколько ему дал бай. И тут же: давай деньги!
— Нет у меня денег, — отвечает Тиракул.
— Ты занимал у бая. Мы вот с манапом свидетели. Куда дел?
— Истратил.
— У тебя дочка красавица. Продай ее. Такую купят.
Тиракул плюнул им в козлиные бороды и больше разговаривать
А бий смеется:
— Дашь — возьмем, и не дашь — возьмем!
Принесла Сурахан деньги, бросила их бию:
— На, возьми!
Выпустили Тиракула.
— Пропади он пропадом, мотальный станок! — говорит Сурахан.
Соседи пришли погоревать вместе с Тиракулом, советуют подать на бия жалобу. Тиракул рукой махнул:
— А кто он, высший начальник над бием? Манапов сын. Не зря мне отец говорил: «Если манапов сын прикинется мостом, не переходи через него, коли хочешь жить. С жалобой лишишься последнего домишки». В суде как они судят? Одна собака приказывает другой, а та приказывает своему хвосту и успокаивается.
— Правильно ты, Тиракул, сказал! — согласился с ним русский рабочий, который в тот час сидел у Тиракула.
Бай тем временем получил назад чуть ли не все свои деньги от судьи, а с Тиракула опять требует долг. Ему никакого нет дела до того, что их отняли судом у Тиракула.
Пришлось Сурахан снова идти к баю — отрабатывать долг. С зари до зари стоит Сурахан со своими соседками у бая в запарочной над вонючими чанами. В чанах запариваются коконы. Шарит Сурахан палочкой в чане, ловит концы нитей. Размотчица она была — лучше не сыскать: что концы отыскать да подкинуть, что нитку пропустить в кольцо, что умело раздеть кокон до последнего моточка! Ее руки нитка слушалась больше, чем раскладника 58 . Каждым одонышком 59 Сурахан дорожила. Подымет шелковую ниточку, наматывает ее на мотовило 60 . Так изо дня в день всю жизнь глядела Сурахан в чан, шелк-сырец доводя до дела, но ни один золотой кокон не достался ей.
58
Раскладник — приспособление, направляющее нить в станке для разматывания шелка.
59
Одонышки — остатки неразмотанных шелковых нитей коконов, оседающие на дно чана.
60
Мотовило — специальное колесо, на которое Наматывается шелковая нить.
А долг с каждым годом все растет да растет.
— Так и умрешь у чана! — не раз хозяин кричал на Сурахан.
У нее за пазухой — мешочки с греной, и под мышками тоже мешочки; сразу два дела делает: и шелк разматывает, и коконы своим телом отогревает.
Дома Гюльджан лежит в колыбели. В ее постельке тепло. Вся постель мешочками с гренами обложена, чтобы только скорее выводились шелкопряды. С каждым лишним червем — лишняя шелковая нить. И под спину и под мышки Гюльджан навязала мать этих мешочков.
Так
На ноги встала — и того хуже. Хочет Гюльджан порезвиться, побегать, а мать посадит ее к окну, за пазуху мешочков с греной положит, в рукава тоже насует мешочков и прикажет:
— Не бегай на улицу! Сиди смирно, гляди в окно. Выбежишь на улицу — тебя бай схватит, в неволю продаст.
Уйдет мать работать в запарочную. Послушная Гюльджан сидит у оконца, слышит, как за пазухой черви чуть шевелятся в мешочках, растут не по дням, а по часам, готовятся шелковую нитку прясть.
Скучно Гюльджан. Разговаривает она с будущими шелкопрядами:
— Хоть бы спряли вы, на мое счастье, серебряную или золотую шелковинку!
Малютки-шелкопряды только шевелятся, ничего не отвечают. Каждый сидит в своей темничке, прогрызает себе окошечко, чтобы вылупиться. А те, что вчера вылупились, жадные, голодные, над столом ветку шелковицы облепили, грызут листву, растут, спешат. Тут и белые шелкопряды и полосатые. Как насытятся, поспят и примутся шелк прясть.
Дома никого нет: отец на осле уехал в поле.
В углу на шесте сидит в черном колпачке белогрудый беркут-бородач. Дремлет. Ждет, когда Тиракул наденет кожаную рукавицу, посадит его на руку и поедет с ним в горы охотиться на огненных лисиц. Снимет Тиракул него кожаный колпачок — и тогда ему вольная воля.
Смотрит Гюльджан тоскливо в окно. Нельзя ей уйти дальше своего угла…
Тут и вошел Иван Петрович. Видит он: дома одна Гюльджан. Говорит ей:
— Ты, Гюльджан, не заметишь, как и подрастешь. Расти и помни всегда: ученье — свет! Вот тебе букварь и тетрадка с карандашом. Я буду часто навещать тебя. Расскажу тебе о многом чудесном, но еще больше тебе об этом расскажут книги, которые сказывают людям, как найти обездоленным дорогу к правде.
И показал он Гюльджан, как писать буквы.
…Не помнит Гюльджан, как все это случилось. Развязался один мешочек, высыпались из него малюсенькие шелкопряды, поползли по земляному полу в разные стороны, и среди них — большой, серебристый, величиной чуть ли не с дрозда.
— Вот он, вот он! — закричала Гюльджан.
Хочет поймать, схватить дорогого шелкопряда, но никак не поймает. И вдруг Гюльджан слышит, как он ей говорит:
— Не лови меня! Придет час — я тебе пригожусь. Ищи ты меня не на земле, а на самой верхней ветке. Я спряду тебе особенную нитку — шелковинку небывалую.
Сказал и уполз за порог…
Открыла Гюльджан глаза: один мешочек лежит под ногами, шелкопряды из него высыпались. Но большого, серебристого нет.
Да и был ли он?..
Собрала она поскорее коконы, прижала мешочек под мышкой и снова — на свое место, чтобы отец с матерью не видели, а то станут бранить.
Между тем Иван Петрович выучил смышленую Гюльджан грамоте.
Как-то раз входит мать, еле передвигает ноги, на палочку опирается. Вошла — и повалилась на сундучок:
— Упала я нынче, дочь моя, у чана… Хозяин меня за порог выбросил. Давно уж привязался ко мне кашель, злые джинны 61 грызут меня. Лихорадит всю…
61
Джинн — по поверью, дух болезни.