Модель
Шрифт:
Но то, что произошло — произошло.
— Поцелуй меня, — прошептала Энн.
— Хорошо, — ответил я так же тихо. — Только это будет отеческий поцелуй.
— Ты еще мою грудь по-отечески поласкай — тогда это будет действительно хорошо, — продолжила она тем же шепотом, но уже подняв глаза на меня и протянув ко мне свои руки.
И земное тяготение уступило совсем иному притяжению.
Я сдавался в плен ее красоте, слабея и не сопротивляясь, понимая, что если люди не всегда находят оправдание
…Энн оказалась разнообразной женщиной; и о том, какой она оказалась, можно было говорить только с восклицательными знаками…
…А потом мы молча лежали рядом, соприкасаясь кончиками пальцев, до тех пор, пока она, видя мое молчание, не спросила:
— О чем ты задумался?
— Мои мысли возвращаются к тому, с чего мы начали.
— К тому, что я была в мокром платье, или к тому, что я сняла его?
— Угадай?
— Угадаю, — Энн взяла меня за руки, переплетая их со своими руками.
— Не бойся. Я ведь уже взрослая.
— Я не боюсь. Но взрослой я тебе быть запрещаю.
— Что же мы будем делать?
— С тем, что было, или с тем, что будет?
— С тем, что есть.
— Ты понимаешь, почему мы стали любовниками? — спросила она; и я не задумался.
— Да, — ответил я, потому что понимал это.
— Почему?
— Потому что не захотели усложнять наши отношения.
Секс — самое простое и ясное, что может быть между мужчиной и женщиной.
Потому что в нем понятны и роли, и ответственность каждого.
Тот, кто считает иначе, наверняка думает, что труд шахтера непонятней, чем труд поэта.
— Верно, — согласилась Энн. — Нечего путать постель с судьбой.
— Да.
Тем более что иногда — это одно и то же…
— …Я знаю, что очень многие мои знакомые сказали, что я поступила глупо и зря сняла платье.
Кто-то посчитал бы мой поступок дурным.
— Так могли подумать только те, кто вообще ни на какой поступок не способен.
А мне твой поступок принес очень большую радость. — Я понимал, что все, что я говорю, на самом деле банально — так уж нас воспитали, что не научили даже тому, какими словами успокоить женщину, отдавшуюся нам.
И вместо того, чтобы продолжить говорить, я взял и поцеловал ее в губы…
…Некоторые поступки стоит совершать хотя бы для того, чтобы узнать: стоит их совершать или нет?
Мне куда интересней люди, делающие свои, пусть и ошибочные выводы, чем те, кто повторяет не свои мысли…
…Я вспомнил как на рассвете перестройки — слова, которое одни писали с большой буквы, а другие в кавычках, а иногда — сопровождая его проклятием, мне пришлось разговаривать о нравах
Об этих нравах ни я, ни она не имели ни малейшего понятия; но когда она сказала:
— Женщина должна мечтать прожить жизнь с одним мужчиной! — Так как райкомовская дама была толста, глупа и наводила на мысль о пожизненной девственности некоторых райкомовок, то когда она решила что-то прибавить к своим словам:
— И такая женщина.
… — Я вежливо прервал ее:
— Пусть примет мои соболезнования…
…Церковь зазвонила в свой очередной черед, подчиняясь неизвестным мне поводам; и под колокола Энн посмотрела мне в глаза.
Возможно, православие было одним из привычных векторов, но девушка, лежавшая рядом со мной, уточнила свое местоположение в системе общепринятых координат мужчина — женщина — Бог самым простым способом — задав мне вопрос:
— Я, по-твоему, грешница? — хотя с тем же успехом могла спросить: грешник ли я — по-моему?
— Ведь, наверное, кто-то мог назвать меня падшей женщиной.
Выражение «падшая женщина» никогда не было мне понятно — если бы женщины не «падали», кто бы вознес их на пьедестал, воспевая в стихах на всех языках мира.
Вопрос молодой женщины превратился для меня в экзамен освоения цивилизации, потому что ответ на серьезный вопрос — это ответственность за другого человека, которую отвечающий берет на себя.
С любой стороны, оценка людских грехов никогда не вызывала у меня вопросов и сомнений — вопросы и сомнения вызывала у меня оценка того, что называлось людскими добродетелями.
Мораль, вообще, — дело поколенческое.
Это мера того, что эпоха считает нормальным.
Когда-то было вполне моральным сжигать живых людей на костре.
Потом — расстреливать за «левый уклонизм».
Нормальным было применять иприт, создавать атомную бомбу и торговать оружием.
Мы, посткоммстроители, своей морали так и не создали и даже не задумались о том: утверждение морали — это рассадник нравственности или западня для нее?
А если и создали нечто себе в оправдание, то сами не знаем — мораль ли это: врать с экрана телевизора или на выборах — уже морально, а переспать с девушкой все еще — нет.
И здесь смущала одна деталь: те, кто говорил, что секс это грех, и те, кто говорил, что выборы у нас честные — были одними и теми же людьми.
С другой стороны, для меня до сих пор большой вопрос — что аморальней: ложиться с женщиной в постель или быть мужчиной, с которым женщина лечь в постель не захочет?
Все эти мысли промелькнули в моей голове быстро и сумбурно, как перемотка старой киноленты в обратную сторону; и, возможно, портретируя хаос своих мыслей, я ответил ей на совсем не ее вопрос: