Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия
Шрифт:
Православного вероисповедания.
Восприемники: Иван Иванович Скамейкин, петербургский ремесленник, мастер портного цеха, и Марфа Михайлова, девица, петербургская ремесленница портного цеха.
Таинство крещения совершил священник Георгий Полянский с псаломщиком Петром Ужинским»588.
В личном деле Лидии Федоровны Монигетти за 1913–1915 годы, сохранившемся в документах архивного фонда Петроградского женского медицинского института, содержатся следующие сведения: «Согласно определению С.-Петербургского окружного суда от 12 марта 1896 года Л.Ф. Монигетти выдано свидетельство о рождении, в котором указаны родители:
Отец – Федор Федорович Монигетти, мещанин города Павловска.
Мать – Анна Яковлевна. Он – реформатского вероисповедания, она – православного вероисповедания. Оба – первобрачные».
В своем жизнеописании от 25 июня 1913 года Лидия Федоровна отмечает: «Когда мне было семь лет, мы переехали из Петербурга в деревню Александровку, которая была расположена недалеко от Царского Села. Здесь прожили мы 2 года… Весной я выдержала [экзамен] в 1 класс Александровской
В сентябре 1909 года Лидия Федоровна Монигетти поступила в шестой класс Екатеринославской второй городской женской гимназии.
11 июня 1911 года получила аттестат об окончании полного курса гимназии.
6 июня 1912 года Л.Ф. Монигетти выдано свидетельство об окончании 8-го дополнительного класса.
13 июня 1913 года получила удостоверение из Первой екатеринославской мужской гимназии о сдаче дополнительных экзаменов по русскому, латинскому и немецкому языкам, математике и физике.
25 июня 1913 года Л.Ф. Монигетти подала прошение на имя директора Санкт-Петербургского женского медицинского института о принятии ее в число слушательниц.
12 января 1915 года Л.Ф. Монигетти, слушательница III семестра, подала прошение на имя директора Петроградского женского медицинского института об отчислении ее на весеннее полугодие 1914/15 учебного года по семейным обстоятельствам.
1 сентября 1915 года Л.Ф. Алексеева-Попова (урожденная Монигетти) подала прошение на имя директора Петроградского женского медицинского института о принятии ее вновь на III семестр589.
«Вот ряд заманчивых стеклянных галерей»
Поездка на крупнейшие ярмарки – важная часть работы торговцев модами. Ярмарки играли в торговой жизни России важную роль, доставляя разнообразные товары в удаленные регионы огромной страны. Макарьевская, а затем Нижегородская, Ирбитская, Коренная, Ильинская (в Ромне, с 1852 г. в Полтаве) и другие ярмарки привлекали огромное число участников. Например, в Нижний стекалось до 400 000 человек590, а на Коренную ярмарку прибывало «дворянства и купечества российского и иностранного 6000 семейств, и разного звания людей до 50 т[ысяч] человек»591. Кроме перечисленных крупных, существовало множество местных ярмарок, ибо «в уездных городках ярмарка великое общественное условие и вспомогательное средство для жизни». В середине века таких форумов по всей стране насчитывалось 4670592.
Многие мемуаристы хотя бы вскользь упомянули ярмарки, которые им довелось видеть. Ф. Булгарин писал в «Воспоминаниях»: «С 7 марта (в день св. Иосифа) начинались так называемые контракты в Минске. <…> В это время покупали, продавали и брали в аренду имения, занимали и отдавали взаймы деньги, платили долги и проценты. Вместе с тем была тогда же и ярмарка, и время увеселений. Купцы приезжали с товарами из всех больших городов и из-за границы. Каждый вечер бывали театральные представления, концерты, частные и публичные балы, а кроме того, богатые помещики давали обеды. Это было деловое и веселое время»593. «В Киеве зимою особенно весело в Крещенскую ярмарку, более известную под именем контрактов. Тогда привозят из внутренних губерний и из-за границы много товаров, и съезжающиеся помещики сбывают оптом сельские свои произведения, продают или покупают имения, и отдают их в аренды»594.
Воспоминания дамы оживляют картины происходившего в предместье Курска: «Недели за две до ярмарки начинают тянуться обозы; из Курска едут булочники, хлебники, трактирщики, и место ярмарки, в продолжение целого года бывающее пустым, вдруг превращается в многолюдный город, оживает, кипит деятельностью. <…> Не только все домики, палатки, балаганы набиты народом, но многие нанимают квартиры в окрестных деревнях, и все стараются запастись на целый год разными припасами и нарядами. В Коренной бывают дворянские собрания; приезжают труппы актеров, волтижеров, фокусников; съезжается дворянство Курской и других, смежных с нею губерний, с семействами, и часто ярмарочные знакомства оканчиваются свадьбами»595. Жизнь в Полтаве преображалась во время Ильинской ярмарки: «Со всех сторон тянутся подводы. Помещики также оставляют деревни и спешат провести целый летний месяц в городе, среди суеты, пыли и духоты! Одни приезжают, чтобы продать шерсть, другие, чтобы закупиться на целый год; третьи – просто, чтобы повеселиться. Уже приехали московские цыгане, уже московские купчики начали пускать пробки в потолок, уже начались воровства, все вздорожало, все сделалось предметом торговли»596. Троицкая ярмарка оживляла Харьков: «Город в эти дни принимал праздничный вид и представлял собою пеструю картину причудливого маскарада. <…> Дамы, разодетые в робронах, кружевах и палантинах, а с ними красавицы дочери, в белоснежных костюмах, в тюлевых и кисейных кофточках, с длинными, шелковыми шалями на плечах, плавною поступью, ходили по улицам, заходя то в один, то в другой магазин для разных покупок. Их, обыкновенно, сопровождали
В небольшие города не заглядывали столичные торговцы и ремесленники, и вся коммерческая деятельность зависела от возможностей местных купцов. «В первых числах января 183. года в маленьком уездном городке Т… праздновалась годовая ярмарка. <…> Приезжие из ближняго губернскаго города торговцы, овладев монополией, самоуправно владычествовали в так называемом галантерейном и красном ряду». В таких городках не строились специальные торговые павильоны, а купцам отводили различные помещения, рассеивая их по городу. «Против овощных лавок, перейдя улицу, возвышается трехэтажный каменный дом. Над бельэтажем на синей прибитой доске крупными желтыми буквами написано: Горотъ Матритъ расторацыя съ нумерами для приезжающихъ, и обеденнымъ сталомъ. <…> Над нижним этажом, на красной доске, золотыми буквами, полинявшими от долгаго употребления и безпрестаннаго перекочевья с одной ярмарки на другую, лепится вывеска с многозначительной и заманчивой надписью: «Галантирейная и модная лафка». Сюда непрерывно спешили посетительницы. «Большая продолговатая комната, шкафы, выкрашенные под красное дерево, с стеклами по местам разбитыми; в шкафах расставлены и развешаны с примерным безвкусием шляпки, чепчики, токи и пелеринки всех фасонов. В этих же шкафах картоны с измятыми, запыленными цветами, с переломленными и кое-как поправленными перьями, шарфами, платочками и так далее. В ящиках со стеклами, расставленных в прилавках, чинно разложена вся галантерейная производимость лавки, начиная от бриллиантовых серег и дамских часиков до бронзовых шпилек и пряжек к поясам, от золотых дутых цепочек до высоких роговых гребенок и лайковых перчаток, от помады Мусатова в фарфоровых баночках до розовой помады какого-нибудь губернскаго фабриканта в глиняных синих банках, от рабочих сафьянных ящичков до зубных щеточек, от белил, румян, амбре до курительных свечек, от прозрачнаго мыла – до ваксы. Словом, глаза разбегаются; так тут много всего: и нужнаго, и приятнаго, и даже полезнаго! – За прилавками расхаживают завитой с хохлом хозяин и в кружок обстрижанный прикащик. Толстая модистка в чепце, в черном фартуке и с ножницами в руках, рядом с ней девчонка в затрапезном платье, с синяками под глазами и с худо-причесанной косой: в годы отданная ученица». Однако «дамы более смотрят и мало покупают, мысленно затверживая наизусть фасоны и выкройки»598.
Праздничным и разгульным событием предстает ярмарочная суета и в газетных очерках, и в литературных произведениях, и на живописных полотнах, и в мемуарах. Но нам интересны реальные условия, в которых работали купцы и находились покупатели во время торга. Между тем уже сама дорога на ярмарку таила опасности для путешественников, поэтому в первой половине XIX века устраивали охранные пикеты на подъездных трактах. Путешественник описывал меры предосторожности, предпринятые на пути в Нижний Новгород: «Для безопасности караванов и обозов, тянущихся на ярмонку и обратно, учреждена по дорогам цепь казачьих пикетов чрез каждые три, четыре версты, таким образом, чтоб они могли подавать друг другу сигналы; ночью обязаны они объезжать всякой свою дистанцию верхом. Для обвещения же о какой-нибудь опасности в сие время при каждом из пикетов сделаны длинные столбы, обернутые соломою, которые можно в минуту зажечь и получить помощь от других пикетов. <…> Кроме двух или трех казаков, при каждом пикете находятся по одному или по два крестьянина, наряжаемых земскою полицею из близлежащих селений»599. С целью формирования таких пикетов в окрестностях ярмарки и по всем большим трактам губернии ежегодно в Нижний командировалась казачья команда из 300 человек600. Аналогичные посты существовали на дороге в Ирбит – «через каждые пять-шесть верст стоят пикеты, то есть. стража, охраняющая ярмарочные обозы от всевозможных хищнических случаев»601.
Большая дорога в Ирбитскую ярмарку, из года в год. 1867 г. М.С. Башилов
Чем могло закончиться ярмарочное путешествие, красноречиво описано в купеческих мемуарах: «Дедушкины люди, возвращаясь из Ирбитской ярмарки, везли с собою вымененную ими на товар китайскую ямбу, слитки серебра, довольно крупные, имеющие неправильную кубическую форму и снабженные штемпелем китайского правительства. Проезжая дремучими лесами, они были остановлены разбойниками, намеревавшимися было убить их, но один из них сжалился над ними и уговорил товарищей оставить им жизнь. Тогда разбойники, завязав им глаза, заставили их перетаскать все мешки с ямбой в глубь леса, после чего, привязав их к деревьям на опушке леса, скрылись на их же лошадях. Оставленные на произвол судьбы, дедушкины люди каким-то чудом не померли от холода и голода, а были кем-то из проезжих спасены. Прибыв в ближайший по тракту город, они объявили о происшедшем полиции. Дед, когда узнал об этом несчастном случае с его людьми, начал розыск, не жалея денег. <…> Серебро отыскалось, несмотря на бывшие тогда по сибирскому тракту дремучие леса с их валежником, звериными норами и берлогами, представлявшими безопасное убежище для всякаго темнаго люда и прекрасное место для сокрытия похищеннаго от «бдительнаго ока» тогдашней губернской и уездной полиции, не имевшей склонности к преследованию злодеев, если оно не обещало осязательных выгод»602.