Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия
Шрифт:
Ильинская ярмарка была «знаменита как источник мод, к которому стекались представители и представительницы высшего общества целого южного края. Съехавшееся в Ромны дворянство не спешило уезжать в свои поместья. Наняв квартиру на все время ярмарки, окруженное крепостной дворней с месячными запасами деревенской провизии, дворянское семейство проводило время в городе самым приятным образом, несмотря на пыль и духоту, свирепствующие в Ромнах в это время года. Дамы, одетые «по последнему костюму», и мужчины, облаченные во фраки и мундиры, съезжались на вечера в контрактовый дом и ездили на обеды друг к другу. <…> Днем к услугам мужчин была огромная конная площадь и ренсковые погреба, часто заменявшие в те времена рестораны, а к услугам дам – галантерейные и модные магазины»653.
На Ирбитскую ярмарку купцы и фабриканты доставляли многочисленные мануфактурные товары, а также «невероятное множество. готового платья, женского и мужского, которое быстро распродается»657.
Качество привозимых предметов одежды бывало сомнительным, но оценить это могли только искушенные жители столиц. Москвичка Е.П. Янькова вспоминала ярмарку в Лебедяни (1802): «Была какая-то торговка-француженка, мадам, с модным старьем, которое в Москве уже не носят: наколки и шляпы преужасные, с перьями, с лентами и цветами, точно вербы; и все это втридорога»658. Традиция сбывать невостребованный товар на ярмарочных распродажах сохранялась и в дальнейшем. В Нижнем Новгороде «под арками главного Биржевого дома, где постоянно движется густая толпа, развешаны персидские ковры, восточные ткани и т. под.; лавки загромождены модными товарами. В рядах, примыкающих к главному проспекту (от Биржевого дома до собора), сотня магазинов наполнена также дорогими изделиями, фарфором, хрусталем, ювелирными работами, шелковыми материями, предметами роскоши и щегольства, и в этих магазинах теснятся покупатели с утра до поздней ночи. <…> Притом товары эти большею частию состоят из брака или из вещей, залежавшихся в столичных магазинах и привозимых на Нижегородскую ярмарку для верного сбыта по разным захолустьям России»659.
Тем не менее посетители ярмарок ждали прибытия модисток и сильно огорчались их отсутствием, как это случилось на летней Онуфриевской ярмарке, переведенной в Киев из Бердичева: «Приезжих модисток к сожалению дам не было ни одной. Но особенно наши дамы жалели, что на время ярмарки, по примеру Контрактов, не приехала из Москвы M-me Babst, которая восхищала своими изящными шляпками, наколками, чепцами, мантильями, дорогими материями и кружевами»660.
«В потребностях всякого рода нет недостатка»
Дворяне использовали труд крепостных портных, башмачников, швей и вышивальщиц вплоть до реформы 1861 года. М.Л. Назимов вспоминал о жизни своей семьи в уездном городе Арзамасе в 1810-х годах, где его отец служил соляным приставом – «по тогдашнему времени значительная для уездного города должность»: «Одежда и обувь у всех были очень незатейливы. Для ежедневной носки нам большею частью перешивали костюмы из старого платья отца или матери, да и у них был незавидный гардероб, тогда не знали столь разнообразных как в настоящее время одеяний и тем более предметов роскоши. Шуба и шинель, салоп зимний и летний, фрак, скорее камзол, сюртук, женские платья из двенадцати или четырнадцати аршин материи, шаль, платки и несколько ниток жемчуга составляли почти все богатство чиновного быта. При крепостном праве отец мой владел тридцатью ревизскими душами, но из этого маленького имения, кроме хлеба, круп, живности, получался холст и какое-то сермяжное сукно. Кухарка, портной, сапожник и комнатные девушки были все свои доморощенные. Из холста делали набойку для платьев, из сукна шили кафтаны и казакины. Ситцевые платья и сюртуки из другого сукна надевались только в праздничные дни и когда бывали гости. Сапоги или башмаки из тогдашних кожевенных материалов сошьют так, что их доставало с починкой и на год»661.
Некоторые из крепостных мастеров
– Делай ей как можно просторнее, Петр; ты всегда ей делаешь такие узкие башмачки, что приходится двадцать раз расколачивать.
– Слушаюсь! Слушаюсь! – говорил он успокоительно, выстригая огромными няниными ножницами уголки из мерки. – Слушаю-с. Это точно, в тот раз я маленько ошибся! Зачем им делать тесно!.. Растут-с!
Но когда башмаки были готовы и мы с няней хотели их примерить, они совсем не надевались. Мы шли с ними к маменьке, и тут же призывали Петра. Он пожимал плечами от удивления; божился, что думал – будут велики; разминал подошву, вытягивал края башмаков, засовывал в них пальцы и просил позволения самому на меня примерить. Тут он брал мою ногу, ловко и безжалостно всаживал ее в узкий башмак, живо завязывал ленты, и показывая маменьке свое произведение на моей ноге, говорил:
– Самый фасонистый, просторный башмачок!.. А это только барышня всегда изволят капризничать!..»662
Сын малороссийского помещика писал: «В числе крепостных крестьян моего отца многие знали ремесло. <…> Другим выдающимся лицом из ряда крепостных был родом из с. Сахновки портной Левко. Он обшивал всю нашу семью, можно сказать, с ног до головы. Он шил мужское и женское платье, белье, шляпы и не отказывался ни от какой работы, которая требовала иголки с ниткою. Обыкновенно, в случае надобности, его выписывали из с. Сахновки, и он устраивал свою мастерскую в зале. По виду он был больной человек, худой, желтый, смирный, тихий, молчаливый. Детей у него не было, а жена его была гораздо моложе его. Во время работы он питался от нашего стола. Вся наша семья любила Левка, и мы, маленькие дети, постоянно окружали его. Он был пожилым человеком и, конечно, давно уже умер.
Рядом с ним можно поставить другого ремесленника, тоже из с. Сахновки, сапожника Опанаса. Он шил всякого рода обувь для нашей семьи и для дворни, а также упряжь. Мастерскую свою он устраивал, обыкновенно, в поварской, где и пользовался остатками от кушаньев, в виде контрабанды. Он не пользовался особыми нашими симпатиями, был молчалив и только под звуки молотка напевал песни. У меня и до сих пор сохранилась одна его песня на русском языке с украинским акцентом. <…> Опанас тоже был свободным от панщины. В с. Сахновке он имел свою мастерскую и постоянно был занят исполнением заказов»663.
В семье графа М.Д. Бутурлина прислуга вполне удовлетворяла высоким требованиям: «У жены были теперь две горничные; старшая из них. была столь искусной портнихой, что все бальные женины платья были ее работы, и в магазины ничего для этого не отдавалось»664. Мемуарист Илья Салов рассказывал, сколь разительно отличались изделия крепостных от вещей, выполненных в специализированных мастерских. «Почти каждое лето приезжал к нам в Никольское крестник моей матери Василий Никитич Фок, или, как мы его тогда звали, Вася. <…> В то время, о котором я говорю, Вася был уже на службе, кажется, в Пензенской палате государственных имуществ. Он был франт большой руки, одевался всегда щеголевато и носил крахмальные манишки с такими же накрахмаленными стоячими воротничками, которые в то время назывались брыжами и были еще мало распространены. Он любил завивать волосы, помадиться и всегда носил с собой зеркальце, гребешочек и щеточки. Своими модными костюмами он всегда, признаться, приводил меня в смущение и даже возбуждал некоторую зависть.
У нас был крепостной портной, Николай Иванович Полозов, которого я всегда призывал к себе, как только приезжал Василий Никитич, и слезно упрашивал его подробно осмотреть фасон платья и сделать по нему надлежащие выкройки. Все это Николай Иванович исполнял в точности, но как только платье выходило из-под иголки, то ничего похожего на щеголеватый костюм Васи в нем не оказывалось. То, бывало, резало под мышками, то на спине выходили какие-то складки, а воротник чуть не достигал до ушей»665.